этом я полагал учение отца Климента правильным, уважительным к нашему городу. А если в чем другом его учение было неправильно, так чего смотрело его картезианское начальство? Когда пастухи пускают в овчарню волка в овечьей шкуре, не винить же овец, что стаду наносится урон!

– В монастыре терпели его проповедь, даже поощряли ее, – сказала Кэтрин, – покуда отец Климент осуждал пороки мирян, раздоры среди знати, угнетение бедноты, и радовались, видя, как народ толпами валит в церковь картезианцев, а церкви других монастырей пустуют. Но эти ханжи (потому что ханжи они и есть!) объединились с другими монашескими орденами и обвинили своего проповедника в ереси, когда он, не довольствуясь осуждением мирян, стал изобличать самих церковников: их гордость, невежество и роскошь, их жажду власти, их деспотизм в стремлении подчинить себе людскую совесть, их жажду приумножить свое земное богатство.

– Ради бога, Кэтрин, – сказал ее отец, – говори потише: тебя слышно с улицы, и речь твоя звучит ожесточением, глаза сверкают. Вот из-за такого твоего рвения в делах, которые касаются тебя не больше чем других, злые люди и приклеили тебе ненавистное и опасное прозвание еретички.

– Вы знаете, что я говорю чистую правду, – сказала

Кэтрин. – Вы и сами не раз ее признавали.

– Клянусь иглой и замшей – никогда! – поспешно возразил Гловер. – Никак ты хочешь, чтобы я признался в том, за что меня лишат здоровья и жизни, земли и добра? Создана комиссия, уполномоченная хватать и пытать еретиков, на которых теперь валят всю вину за недавнюю смуту и беспорядки. Так что, девочка, чем меньше слов, тем лучше.

Я всегда держался одного мнения со старым стихотворцем: Ведь слово – раб, лишь мысль свободна,

Держи в узде язык негодный65 !

– Ваш совет опоздал, отец, – сказала Кэтрин, опустившись на стул подле кровати отца. – Слова были сказаны и услышаны, и сделан уже донос на Саймона Гловера, 65 Эти строки и сейчас еще можно прочесть в полуразрушенном домике одного аббата. Говорят, что они намекают на то, что святой отец обзавелся любовницей.

пертского горожанина, в том, что он вел непочтительные речи об учении святой церкви…

– Как то, что я живу иглой и ножом, – перебил Саймон,

– это ложь! Никогда я не был так глуп, чтобы говорить о вещах, в которых ничего не смыслю.

– … и поносил духовенство, черное и белое, – продолжала Кэтрин.

– Не стану отпираться от правды, – сказал Гловер, – я, может, позволял себе иной раз сказать пустое слово в доброй компании за жбаном вина, а в общем, не тот у меня язык, чтобы губить маю же голову.