Но Кау-джеру, для того чтобы убедиться в этом, не нужно было еще одной демонстрации, тем более что она была не последней. Его мечта, распавшись, оставила страшную пустоту в сердце, и он не собирался эту пустоту заполнять. Грубая очевидность происшедшего доказала его ошибку: строя в своем воображении различные социальные системы, он был скорее философом, чем ученым, и грешил против научного подхода, в соответствии с которым не следует заниматься случайными умозрительными построениями, а нужно опираться только на опыт и объективный анализ фактов. Таким образом, добродетели и пороки человечества, его величие и слабости — все это факты, которые нужно уметь признавать и с которыми нельзя не считаться.

И разве он не совершил чудовищную ошибку в своих умозаключениях, порицая всех вождей под тем предлогом, что они далеко не безупречны и что врожденное совершенство людей делает само существование вождей бесполезным? Властители, против которых он столь беспощадно восставал, разве не такие же люди, как и другие? Почему бы не подарить им привилегию быть не столь совершенными? Разве на основе их несовершенства нельзя будет сделать логический вывод о всеобщем несовершенстве и вследствие этого признать необходимость существования законов и тех людей, чья задача состоит в том, чтобы их применять?

Его знаменитая формула распалась, рассыпалась в прах. «Ни Бога, ни властелина» — так заявлял он когда-то, а сейчас был вынужден признать необходимость властелина. От второй части его принципа не осталось ничего, а разрушение ее сотрясло незыблемость первой. Конечно, речь шла не о том, чтобы заменить отрицание утверждением. Но, по крайней мере, он познал священное колебание ученого, остановившегося перед задачами, разрешение которых в настоящее время невозможно, застывшего на пороге непознаваемого и восставшего против самой сути науки, которая бездоказательно утверждает, что во Вселенной нет ничего, кроме материи, и что все подчинено ее законам? Он понимал, что в решении подобных проблем следует занять выжидательную позицию. Если каждый может дать личное толкование всемирному таинству в борьбе гипотез, то любое категоричное утверждение будет выглядеть чрезвычайно самоуверенным или окажется просто глупостью.

Самую замечательную находку сделали в домике Паттерсона и Лонга, переживших своего третьего компаньона — Блэкера. К ним зашли только для очистки совести — трудно было предположить, что в таком маленьком помещении может находиться сколько-нибудь значительный тайник. Но ирландец, со свойственной ему изворотливостью, выкопал под грубо сколоченным полом нечто вроде погреба.