– Учу английский язык по приказу главкома Блюхера. Раз. Провел со своей комсой семь субботников. Два. Отремонтировал в нашем депо три полевые кухни в сверхурочное время. Три. Отдал для нужд фронта свои хромовые сапоги. Четыре.

– Голенища бутылочками?

– Что я – старик? Гармоника-напуск, сдвигаешь их, бывало, книзу, скрежет стоит, как предсмертный стон мирового империализма.

Пахом Васильев вздыхает. На восемнадцатилетнем веснушчатом лице его отражается грусть. Блюхер смотрит на ноги парня, обутые в лапти.

– Годится, – говорит Блюхер членам бюро. – Следующий.

– Идешь на бронепоезд, – говорят парню.

– Доверие оправдаю, – отвечает Пахом Васильев, – вернусь с победой.

В комнату входит следующий парень и представляется:

– Шувалов Никита.

– Давно в рядах комсы?

– Третий год.

– Что сделал для революции?

– Ничего.

– Разъясни.

– И без разъяснений понятно.

– Погоди, погоди, – просит Блюхер, – растолкуй свою точку зрения подробней.

– Революции нужны бойцы, а меня держат машинистом на «кукушке». Я вожу бараньи туши с бойни на базар для купцов советского производства.

– А если советские купцы помогают кормить народ – ты все равно против?

– Да не против я, – морщит лицо парень, – плевать мне на них семь раз с присыпью, меня они не волнуют, я сам себя волную. Талдычут: мол, ты еще пригодишься революции, подожди.

– Дождался, – говорит Блюхер. – Идешь на бронепоезд сменным машинистом.