– Что именно? – по-прежнему не оборачиваясь, спросил Роберт.

– Я не вас. Вальтер, ты готов?

– Да, – ответил Вальтер и положил обе руки на плоский черный чемодан, лежавший у него на коленях. Он страдал от жары особенно тяжело, потому что вынужден был сидеть в пиджаке – под мышкой у него висел парабеллум. Сначала он попробовал затолкать его в задний карман брюк, но Айсман долго смеялся, посмотрев на Вальтера сзади: «Ты сошел с ума, он у тебя пропечатан сзади, как приговор суда».

В чемоданчике, помимо диктофона, вмонтированного в ручку, было два шприца, несколько ампул с рибандотолуолом, лишающим человека воли на двадцать минут, и папка с фотокопиями ряда документов, полученных в свое время Дорнброком от Гиммлера – в ту ночь, когда рейхсфюрер готовился уйти в Азию и просматривал архивы своей восточной агентуры.

– Вот тот храм, – сказал Роберт, кивнув головой на странное сооружение из стекла, дерева и бетона. – Вы это хотели? Адвентисты седьмого дня?

– Смешная архитектура, – сказал Вальтер. – Как универсальный магазин в Австралии.

– Можно подумать, что ты был в Австралии, – сказал Айсман. – Болтун несчастный…

– Я видел фото…

– Ах, ты еще веришь фото? – удивился Айсман и попросил Роберта: – Скажите этой макаке, чтобы он приехал за нами через два часа.

– Он понимает по-немецки, – сказал Роберт, кивнув головой на шофера. – Он со мной работает восемь лет.

Шофер обернулся – его лицо сияло улыбкой, а узкие щелочки черных глаз были колючими.

– Ничего, – сказал он. – Белые ведь верят в то, что их прародителями были обезьяны. Так что мне это даже приятно, я себя чувствую вашим папой…

Когда машина отъехала, Айсман сказал Вальтеру:

– Какой болван… Идиот несчастный… Не мог предупредить, что эта обезьяна знает наш язык…

– Говорят, у него мать полька.

– У кого? У этого желтого?!

– Да нет! У Аусбурга.

– Ничего. Пусть работает. Плевать. Пока пусть работает. Он тут крепко вжился. А верно, что его мать полька?

– Я слышал…