– Пусть это решает милорд, – сказал я.

Милорд был уже одет, когда я вошел в его комнату. Он выслушал меня нахмурившись.

– Контрабандисты, – сказал он. – Но живого или мертвого, вот в чем дело.

– Я считал его за… – начал я и запнулся, не решаясь произнести это слово.

– Я знаю, но вы могли и ошибиться. К чему бы им увозить его мертвого? – спросил он. – О, в этом единственная надежда. Пусть считают, что он уехал без предупреждения, как и приехал. Это поможет нам избежать огласки.

Я видел, что, как и все мы, он больше всего думал о чести дома. Теперь, когда все члены семьи были погружены в неизбывную печаль, особенно странно было, что мы обратились к этой абстракции – фамильной чести – и старались всячески ее оградить; и не только сами Дьюри, но даже их наемный слуга.

– Надо ли говорить об этом мистеру Генри? – спросил я.

– Я посмотрю, – сказал он. – Сначала я должен его видеть, потом я сойду к вам, чтобы осмотреть аллею и принять решение.

Он сошел вниз в залу. Мистер Генри сидел за столом, словно каменное изваяние, опустив голову на руки. Жена стояла за его спиной, прижав руку ко рту, – ясно было, что ей не удалось привести его в себя. Старый лорд твердым шагом двинулся к сыну, держась спокойно, но, по-моему, несколько холодновато. Подойдя к столу, он протянул обе руки и сказал:

– Сын мой!

С прерывистым, сдавленным воплем мистер Генри вскочил и бросился на шею отцу, рыдая и всхлипывая.

– Отец! – твердил он. – Вы знаете, я любил его, вы знаете, я сначала любил его, я готов был умереть за него, вы знаете это. Я отдал бы свою жизнь за него и за вас. Скажите, что вы знаете это. Скажите, что вы можете простить меня. Отец, отец, что я сделал? А мы ведь росли вместе! – И он плакал, и рыдал, и обнимал старика, прижимаясь к нему, как дитя, объятое страхом.

Потом он увидел жену (можно было подумать, что он только что заметил ее), со слезами смотревшую на него, и в то же мгновение упал перед ней на колени.

– Любимая моя! – воскликнул он. – Ты тоже должна простить меня! Не муж я тебе, а бремя всей твоей жизни. Но ведь ты знала меня юношей, разве желал тебе зла Генри Дьюри? Он хотел только быть тебе другом. Его, его, – прежнего товарища твоих игр, – его, неужели и его ты не можешь простить?

Все это время милорд оставался хладнокровным, но благожелательным наблюдателем, не терявшим присутствия духа. При первом же возгласе, который действительно способен был пробудить всех в доме, он сказал мне через плечо:

– Затворите дверь. – А потом слушал, покачивая головой. – Теперь мы можем оставить его с женой, – сказал он. – Посветите мне, Маккеллар.