— Дело не в кухне, а на случай пожара.

— Ерунда какая! Тебе какой?

— Я сам налью.

Он быстро подошел к столу и остановился, держа руки в карманах брюк.

Налив себе, я передал ему чайник.

Руки у него были торопливые; длинные тонкие пальцы не сгибались, а вернее, скрючивались. Он сел, несколько отодвинувшись от стола, наливал в блюдечко и тянул с него медленно, сосредоточенно.

— Священнодействуешь, — сказал я.

Не ответил.

Я глядел на него очень внимательно. Было в нем что-то такое, от чего я начинал испытывать некоторое беспокойство. Каждое сделанное им движение устремляло его всего…

Короткий пепельного цвета бобрик, втянутые, начисто выбритые щеки, некрасивые торчковатые уши.

Он казался мне мало похожим на того, каким я его знал до этих минут.

Высокий выпуклый лоб теперь был едва ли не больше всего лица…

«Положительно, он изменился, — думал я, — и как он сидит, — растопырился, сгорбился…»

У меня явилось желание ударить его по спине, чтобы он выпрямился…

— А ты довольно скучный собеседник, — заметил я после продолжительного молчания.

— Я и не обещал тебе быть веселым.

Когда мы отпили чай, я лег на постель, а Сергей поставил перед собой на стол ящик с пауками, снял с него стекло и стал приводить коллекцию в порядок…

Он еще больше растопырился и сгорбился. Тут-то у меня и мелькнуло поразившее своей верностью сравнение.