Я бессильно боролся со своей судьбой. Мягкие, шелковистые нити облепляли мои пальцы; я был окутан прозрачной сетчатой пеленой, липкие нити лезли в глаза, рот и нос, спутывали волосы и не давали дышать; но я, хотя и смутно, все еще видел и осознавал происходящее — и со смертельным ужасом глядел на то, как слой за слоем, нить за нитью этой бесконечной паутины бесшумно и безжалостно оплетали меня, пока я не сделался беспомощен и был не в силах издать ни малейшего звука. Я гадал, что будет дальше, не понимая, почему демон, создавший эту могучую ловушку, еще не прибежал по натянутым нитям, чтобы сжать мое тело отвратительными ядовитыми щупальцами и унести меня в свое тайное логово ужаса. От этой мысли я снова вздрогнул, и пот смертной агонии заструился по моему лбу, ибо я был убежден, что каждый следующий миг станет моим последним и дышал с невероятным трудом, как под пыткой. Я лежал, полностью укутанный в саван из тончайших волокон. Спасения не было; но страшное чудовище все еще не появлялось, хотя моя душа в неизбывном страхе ждала его появления. Неужели мне суждено умереть так, пленником в этой фантастической ловушке ужаса, медленно, в невыносимых, сводящих с ума страданиях?

Внезапный пронзительный рев, ударивший в залепленные паутиной уши, ответил на невысказанную мысль, и в одном ужасающем движении вся чудовищная паутина поглотила меня. Слабый крик застрял у меня в горле; я перестал бороться, сдался и лежал неподвижно.

Затем возникло новое ощущение: нити как-то странно завибрировали, и, подняв глаза, я увидел то, чего боялся больше всего, — жуткого паука, по меньшей мере шести футов в длину и трех в высоту, быстро скользящего по сетям своей ловушки. Чудовищное существо с толстым и раздутым телом, покрытым жесткими черными шипами, и с дюжинами ног, длинных, мощных, костлявых, покрытых тощей порослью черного пуха. Местами блестящая шкура была обнажена, и когда существо приблизилось, я увидел, что оно источает липкую жидкость с ярко выраженным серным запахом; она покрывала бестию с головы до ног и цеплялась за волокна паутины блестящими сгустками. Голова была огромной и тем более ужасной, что я с трепетом отвращения узнал в ней человеческую голову.

Черты лица были почти мертвенными, и бледность их резко контрастировала с черным телом. То было лицо Луиса Бленхейма, но бесконечно более жестокое и отвратительное, чем в жизни. Два длинных клыка свисали из капавшего слюной рта, грозя смертельным ядом укуса; огромные глаза, выпученные и желтые, смотрели на меня с такой голодной жадностью, что душа моя замирала и я жаждал конца.