– Альфред осаждает Эксанкестер, – заметил я.

– Он оставит людей, чтобы те присматривали за Гутрумом, – высокомерно бросил Одда, – и придет сюда.

Ему не хотелось со мной разговаривать, но я был олдерменом, и он не мог отстранить меня от военного совета, на котором присутствовали его сын, священники и дюжина танов. Все эти люди потихоньку закипали от моих замечаний. Я утверждал, что Альфред не придет к нам на помощь, а олдермен Одда отказывался двигаться с холма, поскольку считал, что Альфред придет. Его таны, все мощные, в тяжелых кольчугах, угрюмые, умудренные опытом люди, соглашались с ним. Один из них пробормотал, что нужно защитить женщин.

– Здесь вообще не должно быть женщин, – сказал я.

– Но они здесь, – ответил он упрямо.

Не меньше сотни женщин пришли вместе с мужчинами и сейчас находились на вершине холма, где не было укрытия ни для них, ни для детей.

– Ладно, допустим, Альфред явится сюда, – сказал я. – Сколько на это уйдет времени?

– Два дня? – предположил Одда. – Три?

– И что мы будем пить все это время? – поинтересовался я. – Птичье дерьмо?

Все уставились на меня с ненавистью, но я был прав – в Синуите не было родников. Ближайшая вода находилась в реке, а между рекой и нами стояли датчане. Одда прекрасно понимал, что жажда нас погубит, но все равно хотел остаться на месте. Пусть священники попросят о чуде.

Датчане тоже осторожничали. Их было больше, но не намного, и мы стояли на возвышенности – значит им придется подниматься по крутому склону. Убба предпочел осадить холм, а не брать его наскоком. Датчане делали все, чтобы не терять воинов, и я вспомнил, как колебался Убба под Гевэском, выбирая, каким из двух способов атаковать Эдмунда. Возможно, его нынешние сомнения усугублял Сторри, если, конечно, еще был жив. Но какая бы причина ни двигала Уббой, вместо того чтобы выстроить людей клином и повести к старинному форту, он поставил их кольцом вокруг Синуита, после чего с пятью рулевыми поднялся на холм. У него не было при себе ни меча, ни щита, значит он хотел только поговорить.

Олдермен Одда, его сын, пара танов и три священника вышли к нему навстречу, и я, будучи олдерменом, зашагал за ними. Одда недобро на меня поглядел, но снова не посмел прогнать, и вот мы встретились на середине склона. Убба не произнес слов приветствия и не стал тратить времени на традиционные угрозы, он просто сказал, что мы в кольце и разумнее всего будет сдаться.

– Вы сло́жите оружие, – сказал он, – я возьму заложников, и все вы останетесь живы.

Один из священников перевел требование олдермену. Я наблюдал за Уббой. Он выглядел старше, чем мне запомнился, в его бороде проглядывала седина, но все равно он производил страшное впечатление: широкогрудый, уверенный в себе, грубый.