Возносясь над своими спасителями, бежавшими к пустынному Лихосу, едва лишь различали они бледные звезды, теплившиеся блесками над Византией. Босфор, открывшийся с одной из высот, едва воздымал свои искрометные пучины. Словно зарницы трепетали на звездами усыпанном чреве Пропонтиды. Святая Премудрость не успевала ударять в свою симандру, но смолк трезвон монастырей и храмов Православия. Лишь симандра Святой Пречистой гудела звоном медленным и тонким, и Гибреас скорбно благословлял тихими движениями с порога нарфекса, печально качая головой. Он источал светозарный эфир, обвивавший всего его необычной пеленой и казавшийся как бы испаряющимся золотом. Утопали вдали оба храма – один всеми девятью главами, другой срединным куполом – возвышались в своей непреложности, которую главный крест бороздил двумя чертами, вертикальной и горизонтальной. Рядами воинов и коней тянулось к Святой Премудрости войско Константина V. К Святой Пречистой поднимались разбитые Зеленые и Православные. По направлению к Великому Дворцу бичи, бичи и бичи, подобно лианам, колышимым бурным ветром, трепетали на зеленеющем небе своими длинными концами, потрясаемыми в упоении выигранной битвы. Лишь серебряный венец Солибаса бледно мерцал на фиолетовом небе, одинокий и словно затерянный. Без Солибаса, лишенного рук, венец этот не был больше символом единения племен эллинского и славянского, не вещал о торжестве Добра своим непорочным крутом, белизной своей орбиты не свидетельствовал о возрождении Империи Востока. Не знаменовал побед Зеленых над Голубыми, черни над знатными, слабых и бедных над могущественными и сильными. Не был божественным воплощением искусств человеческих в почитании икон, или красоты жизни, продолженной в них и через них. Без Солибаса он утратил всякое значение. В героическом самопожертвовании, в безумном порыве Виглиница и Евстахия хотели вернуться, чтобы спасти Управду новым призывом Православных и Зеленых. Но сгустилась ночь. Мелкий дождь заволок роистые, ясные, блистающие, сапфирные звезды. Тьма окутывала Византию, и они ничего не видели, кроме граней Лихоса, через который переправлялись на плечах поспешавших укрыть их носильщиков, и который вился, чешуйчатый, холодный, в своем узком течении тоскливо напевая бессвязные слова, похожие на человеческие стенания.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

I

Молчальники медленно проходили через Великий Дворец, преодолевая ступени, увенчанные сводами, раздвигая тяжелые занавеси, прикрепленные к серебряным прутам, отворяя двери – слоновой кости, бронзовые и железные – которые, распахнувшись, обнажали пышность зал, населенных сановниками и слугами. Одетые в белые хламиды, в головном уборе багряных скуфий, украшенных овалом павлиньих перьев, шествовали они по четыре в ряд двадцатью рядами, и висели золотом шитые рукава их верхних мантий светло–голубого цвета. Они показались в гелиэконе Халкиды, и по мановению их серебряной вызолоченной лозы умолк обшитый галунами люд. Под ротондой и в преддверии Халкиды мозаика заблистала в свете, который лился из–за открытой занавеси, и замолкли другие, склонив голову и скрестив руки на звездами осыпанной груди.