– Скоро будет шестьдесят три. Так что бросать поздновато, да и незачем уже. Так вы принимаете мое предупреждение?

– Куда как! И уж если вы настолько осведомлены… Может, знаете – где «потекло»? Кто именно донес?

– Лично я получил компромат на вас случайно, господин Блюхер. Разбирался в Шанхае с «шалостями» коминтерновца Салныня и нашел у него в номере отеля фрагмент неотправленного донесения в Москву – впрочем, я ж показывал вам его! Нашел его информатора – если помните, я упоминал дезертира Мирошникова. Но вам этого Тимоху опасаться не стоит. Утечка произошла от кого-то из дивизии Дягура. Да и то сказать, господин Блюхер: у немцев есть поговорка: то, что знают трое, знает и свинья! За золотом в Ургу была послана дивизия неполного состава. И хотя о тайном приказе командарма знал только командный состав, этого все равно много. Не удивлюсь, если в Москву ушло сразу несколько доносов – в разные адреса.

– Да-а… Не самая лучшая была идея, надо сказать, – поморщился Блюхер. – Но что теперь волосы рвать? А как же с вами? Вы в Чите, помнится, обмолвились: дескать, даже мое начальство о вашем грешке не знает! Выходит, знает? Раз отправило вас ко мне…

– Буду разбираться! – развел руками Берг. – Позвольте вопрос: а зачем было вообще так рисковать?

Блюхер пожал плечами, помолчал и неожиданно хмыкнул:

– А хорошо вы их обозначили: «коминтерновские выкормыши»! Значит, и эта публика умеет «петь» на допросах. А товарищ Зиновьев[71] на закрытых совещаниях в ЦК неоднократно похвалялся несгибаемостью истинных борцов за дело мировой революции.

– Все зависит от методики допроса, – пожал плечами Агасфер.

– И что вы с ним сделали? В конечном итоге?

– Во всяком случае, история с казной Унгерна похоронена вместе с ним, товарищ военный министр. Но это не значит, что он не успел рассказать об этом своему руководству. Или поделиться столь «горячей» информацией со своими собратьями в Шанхае или Харбине.

Некоторое время собеседники помолчали, поглядывая на лодку с японскими агентами. Как и предсказывал Агасфер, агенты едва не поминутно останавливались, вычерпывая воду какими-то жестянками и даже собственными шляпами. Но, в конце концов, поняв бесполезность своей затеи, повернули к берегу.

– Вы спросили у меня – зачем я это сделал? – неожиданно заговорил Блюхер. – Знаете, я, пожалуй, расскажу вам – хотя не рассказывал до этого никому, даже своим женам[72] в постели… Когда меня направили из Одессы на Дальний Восток, в ДРВ, я должен был получить «благословение» наркомвоенмора Троцкого[73]. В то время он колесил по фронтам в своем «поезде смерти» и волей случая оказался в Москве. Там было голодно, люди радовались даже пайковым селедочным головам и куску хлеба с опилками. И они, полагаю, боялись спрашивать и даже думать: куда, собственно, подевалась сама селедка? Но Троцкий жил иначе! Его «гвардия» была сыта, обута и одета в новенькое обмундирование. Он возил с собой кучу партийных прихлебателей, девок-стенографисток, расстрельную команду и даже духовой оркестр. Даже сам поезд – это был не доставшийся «по наследству» царский состав, а самые современные, заказанные в Америке, за валюту, спецвагоны с «начинкой», которая царям даже не снилась… Я ехал из Одессы с первой женой и смертельно больной маленькой дочуркой в продуваемой, нетопленной теплушке… А из Москвы в Читу, волею Троцкого, отбыл в спецвагоне со спецпитанием. Жрал апельсины и черную икру. Правда, дочку эта икра не спасла – я похоронил ее в Иркутске…