Колумб улыбнулся. Вместе с Луисом они пошли к двум морякам, которые предпочитали держаться поодаль от остальных. Санчо стоял, засунув руки в карманы своей куртки, и следил за всем происходящим с философским спокойствием. — Ну, как дела, Санчо с корабельной верфи? У тебя такой вид, словно ты не в Азии, а где-нибудь в Андалузии или в Могере!

— Сеньор адмирал, земля повсюду одинакова! Эта не первый остров, который я вижу, и эти голые дикари — не первые люди, которые обходятся без красных мундиров!

— Но неужели ты не радуешься успеху и не испытываешь благодарности судьбе за столь великое открытие? Подумай, друг мой, ведь мы достигли азиатских пределов, хотя и пришли сюда западным путем!

— Что шли мы только на запад, в этом и я могу поклясться, потому что сам простоял на руле немалую часть пути. Но неужто мы забрели так далеко, что находимся уже по другую сторону земли и стоим сейчас вниз головой, если глядеть на нас из Испании, сеньор дон адмирал? Что-то не верится!

— Конечно, нет! Владения великого хана не могут находиться прямо под Испанией, как ты думаешь, но все-таки они на другой стороне земли.

— Так что же удерживает монеты этой страны на месте, сеньор? Вдруг они посыплются снизу вверх, в облака, и мы останемся ни с чем после всех наших трудов?

— Не беспокойся, Санчо! — рассмеялся Колумб. — Твои доблы удерживает та же сила, которая не позволяет каравеллам и самому океану оторваться от земли и рухнуть на небеса. Это закон природы, мой друг, а природа своих законов не отменяет.

— Ничего не понимаю, — признался Санчо, утирая пот со лба. — Если мы не под самой Испанией, значит, где-то сбоку и стоим сейчас на этом острове, как мухи на стене. Так почему же я не падаю носом вниз и держусь на ногах так же твердо, как в Могере, и даже тверже, клянусь святой Кларой, потому что здесь не сыщешь доброго крепкого хереса, от которого даже на суше штормит… Говорю вам, сеньор адмирал, все это для меня мавританская грамота, и, видно, мне ее не уразуметь!

— Ты, Санчо, не мавр, хотя и не знаешь своих родителей, так что за мавританскую грамоту и не берись, — усмехаясь, сказал Колумб и обратился ко второму моряку: — А ты, Пепе, что ты нашел в этих цветах? Неужели они тебе интересней всех прочих чудес?

— Сеньор, я собираю их для Моники, — отозвался молодой матрос, — у женщин душа нежная; моя Моника обрадуется, когда увидит, какими цветами украшена эта заморская земля.

— И ты думаешь, твоя любовь поможет этим цветам сохранить их свежесть, пока наши добрые каравеллы еще раз пересекут Атлантику? Чудак же ты, Пепе! — со смехом воскликнул Луис.