Он почтительно взял руку юной индианки и поцеловал ее тепло и нежно, с чисто братским сочувствием. Мерседес не осмеливалась на него смотреть, но она уловила одобрительный взгляд, которым королева обменялась с доньей Беатрисой. Этот взгляд сказал ей, что граф с честью выдержал испытание.

— Как видите, Озэма больна и слаба, — обратилась к нему королева, потому что никто не решался нарушить тягостное молчание. — Мы долго пытались просветить ее неискушенный ум, и наконец она согласилась принять крещение. Сейчас архиепископ готовится к священному обряду в моей молельне. Надеюсь, мы сможем совершить благое дело и спасти ее чистую душу.

— Ваше высочество, как всегда, печется о благе своих подданных, — ответил Луис с низким поклоном, пытаясь скрыть слезы, застилавшие ему глаза. — Боюсь, что наш климат вообще не подходит бедным гаитянам. Я слышал, многие из тех, кто занемог в Палосе и в Севилье, вряд ли уже поправятся.

— Это правда, дон Христофор? — спросила Изабелла.

— Увы, сеньора, по-видимому, да, — ответил Колумб. — Но мы заботимся о них и об их душах. Все они уже окрещены, осталась только Озэма.

— Сеньора! — сказала Изабелле маркиза де Мойя, отходя от постели больной с удивленным и озадаченным видом. — Боюсь, что нас постигнет разочарование. Донья Озэма только что шепнула мне, что не примет крещения, если Мерседес и Луис не будут прежде обвенчаны в ее присутствии. — Какое бессмысленное желание! Но что спрашивать с разума, не озаренного светом небесным? Будем надеяться, что это только каприз, о котором она забудет, когда придет архиепископ.

— Не думаю, что это каприз, — возразила донья Беатриса. — Она еще никогда не говорила так ясно и решительно. Обычно она была кроткой и уступчивой, но сейчас она повторила мне это трижды, чтобы я поняла, насколько ее желание серьезно.

Королева приблизилась к больной и заговорила с ней негромко и ласково. Адмирал обратился с каким-то вопросом к маркизе, а дон Луис, воспользовавшись этим, подошел к Мерседес. Оба были взволнованы. Мерседес, затаив дыхание, ожидала приговора, но граф поспешил прошептать ей несколько слов, которые наполнили ее сердце счастьем, несмотря на все ее великодушие и искреннюю жалость к Озэме. Теперь она была уверена, что Луис всецело принадлежит ей, и с этой минуты он стал для нее прежним Луисом.

Как всегда в присутствии королевы, все говорили вполголоса. Прошло около четверти часа. Наконец паж отворил дверь, ведущую в маленькую часовню, и объявил, что все готово.

— Право, не знаю, что делать, Беатриса, — проговорила королева, отходя от больной. — Она по-прежнему упорствует. Жестоко было бы лишать ее благодати крещения, но требовать такой неприличной поспешности от твоего племянника и твоей воспитанницы тоже нельзя!