Когда они приблизились к нам по травянистой равнине, я приказал шилукам поставить камышовый гроб с телом Тана под раскидистыми ветвями гигантской акации. Госпожа моя сошла с колесницы и направилась к гробу. Положила на него руку и молча склонила голову.

Я был потрясен тем, как горе состарило ее. В волосах появились серебристые пряди, блеск в глазах пропал. Я понял: дни молодости и великой красоты прошли навсегда. Одинокая и горестная, сидела она у гроба. Царица Лостра настолько явно переживала потерю, что теперь любой без колебаний назвал бы ее вдовой.

Я решил предупредить ее, чтобы она не выдавала своих чувств.

– Госпожа, тебе нужно скрыть свою печаль от окружающих. Никто не должен знать, что он был для тебя не только другом и командующим твоими войсками. Ради памяти о нем, ради его чести, которой он так дорожил, спрячь слезы.

– У меня больше нет слез, – тихо ответила она. – Горе иссушило мои глаза. Только я и ты будем знать правду.

Мы поместили скромный камышовый гроб с телом Тана в трюм «Дыхания Гора», рядом с роскошным гробом фараона. Я оставался с моей госпожой, как и обещал Тану, пока горе не начало затихать и не превратилось в тупую, непроходящую боль, которая навсегда поселилась в сердце. Затем по ее приказу я отправился в долину гробницы, чтобы наблюдать за завершением строительства усыпальницы фараона.

Послушный приказу госпожи, в той же долине я выбрал место для гробницы Тана. Как ни старался я использовать все доступные мне материалы и труд ремесленников, место упокоения Тана казалось хижиной крестьянина рядом с роскошным дворцом – посмертным жилищем фараона Мамоса.

Целое войско ремесленников и художников строило этот дворец и украшало великолепными фресками подземные коридоры и камеры царской усыпальницы. Хранилище усыпальницы было заполнено сокровищами, вывезенными нами из Фив.

Гробницу Тана строили в спешке. Он не сумел накопить сокровищ за всю свою жизнь, отданную службе государству и короне. Я нарисовал на стенах усыпальницы события его земной жизни: охоты на могучих зверей, сражения с войсками красного самозванца и гиксосов и даже последний бой у крепости Адбар-Сегед. Однако я не посмел изобразить на фресках подвиги его благородной души, такие как любовь к моей госпоже и крепкая дружба со мной. Они должны были остаться в тайне. Любовь к царице – измена, а крепкая дружба с рабом – позор для благородного человека.

Когда наконец усыпальница была построена, я остался один в скромном помещении, где Тан должен будет провести вечность, и внезапно меня охватила ярость при мысли о том, что я уже больше ничего не смогу для него сделать. В моих глазах он был куда более достойным человеком, чем фараон, носивший двойную корону. Корона вполне могла бы увенчать его голову, если бы Тан с презрением не отверг ее. Для меня он был царем больше, чем сам фараон.