– Не задерживайся, отец, – сказала она в приоткрытую дверь парилки, складывая грязное бельё в ушат, чтобы холопка постирала. – Ужин остынет.

Через заснеженный двор Ирина Савишна пошла к дому по разметённой дорожке. Карп Изотыч остался в парилке погреть кости на последнем жаре. Он лежал на банном полке, смотрел в низкий потолок и думал, как он займёт место губернатора и с крыльца Приказной палаты будет с укором смотреть на скованного Гагарина, которого в санях повезут из Тобольска в Москву.

Ирина Савишна не увидела, что за углом бани во тьме прячется человек в подпоясанном азяме. Это был Сайфутдин – подручный Ходжи Касыма, исполнявший самую чёрную работу. Сайфутдин подождал, пока баба уйдёт в дом, и проскользнул в предбанник. Карп Изотыч, лежащий на полке, только охнул, когда ему на грудь вдруг верхом вскочил убийца. Сайфутдин прижал руки Бибикова коленями, сунул в рот Карпу Изотычу свой колпак и защемил нос. Карп Изотыч заколотился, вытаращив глаза, его прошиб крупный смертный пот, невыносимая давящая пустота обрушила грудь и всосала трепещущее брюхо – и скуластое, страшное лицо татарина тихо померкло.

Сайфутдин выдернул прокушенную шапку из зубов Бибикова, пальцами поправил искажённое лицо Карпа Изотыча, придавая ему безмятежность, закрыл покойнику глаза и распрямил руки. Дело сделано. На мертвеце нет никаких следов насилия. Сайфутдин исчез так же незаметно, как и появился. По пути в Бухарскую слободу он выбросил колпак с моста в полынью.

Обер-коменданта отпевали в Софийском соборе. Разного народу в храм набилось полным-полно – Бибикова, в общем, любили, да и просто так было любопытно. Бабы шептались: ну надо же, угорел в бане, а ведь трезвый был, из церкви пришёл, – хорошо хоть причаститься успел; супруге богатый дом как полную чашу оставил, да ещё и закопанные кубышки можно поискать где-нибудь в подполе. Приказные понимающе ухмылялись: он и должен был помереть вот так, от обиды; он же малодушный был, пугливый – ежели чего на бумаге пишет, а дверью хлопнут, то с пера непременно кляксу уронит.

Матвей Петрович глядел на Бибикова с сожалением. Карп Изотыч лежал в гробу какой-то сердито-плаксивый; он словно бы зажмурился, чтобы не видеть губернатора. Матвей Петрович чувствовал свою вину. Он не желал Карпушке ничего дурного. Коли желал бы, так написал в Сенат – и полетел бы тобольский обер-комендант в Анадырское зимовье мелким дьяком. Да, видно, осерчал Карпуша на выгонку, и сердце не выдержало. Ох, грехи, грехи… Надо бы его сынам какое-нибудь хлебное местечко подыскать.