Появились присяжные, и вперед вышел старшина. Все встали. Председатель начал зачитывать вопросы:

— Виновен ли подсудимый в преднамеренном смертоубийстве Сипягина Капитона Игнатьевича?

— Не виновен, — ответил высокий седовласый отставной штабс-капитан Сунженского полка.

— Виновен ли подсудимый в убийстве Корзинкина Назара Филипповича?

— Не виновен.

— Виновен ли подсудимый в убийстве Загорской Елизаветы Родионовны?

— Не виновен.

— Виновен ли подсудимый в преднамеренном смертоубийстве Беспутько Якова Егоровича?

— Не виновен, — эхом раздавались слова и терялись под высокими сводами отделанного дорогой лепниной потолка.

— Подсудимый Шахманский Аркадий Викторович признается оправданным и немедленно освобождается из-под стражи, — громогласно объявил вершитель правосудия.

Зал взорвался овациями. Шахманский робко вышел из-за ограждения и принялся горячо трясти руку Климу Пантелеевичу. Его глаза были полны слез и неподдельной благодарности. Отовсюду слышались восторженные возгласы, и многие считали своим долгом лично поздравить Ардашева с блистательной победой. А Филаретов тем временем с деланым безразличием собирал со стола бумаги, ставшие теперь уже ненужными.

Незаметно публика потянулась к выходу, и там, у самой двери, светилось счастьем заплаканное лицо Анны Перетягиной. Ей навстречу радостно торопился ее преданный и теперь уже оправданный поклонник.

26 …без заглавия

26

…без заглавия

Утренний луч теплого солнца медленно и неохотно пробирался сквозь тюремную решетку и остановился на лице узника, будто пытаясь его приободрить.

Арестованный накануне Савраскин всю прошедшую ночь не спал и представлял собой жалкое зрелище: глаза превратились в узкие щелочки, руки тряслись мелкой дрожью паралитика, а противный непроглатываемый комок то и дело подкатывал к горлу, мешая дышать. Во рту чувствовался горький привкус желчи, а в душе недавнего балагура и весельчака, как в чулане, царила темень. Оно и понятно — на горизонте маячила виселица. Жизнь, полная ярких цветов, веселого птичьего пения и беззаботного женского смеха, теперь не для него. Смердящая деревянная бадья, именуемая парашей, да надоедливые красные, разжиревшие на человеческой крови клопы — вот и вся его среда обитания. Но и это продлится не долго. Скорый суд, неутешительный вердикт присяжных, смертный приговор, прошение о помиловании, несколько месяцев томительного ожидания — и все. Полная и мрачная безысходность.

Неминуемо настанет день казни, и сырым, промозглым утром застучат плотницкие молотки, сооружая в тюремном дворе место для экзекуции. Скрипучие ступеньки эшафота, пеньковая веревка, пахнущая бараньим жиром, очерченный квадрат западни, дикие голуби на тюремной крыше — последние ощущения живого человека. А дальше — пустота, черная, пугающая и безмолвная. На счастливую загробную жизнь отчаянному охотнику за персидскими сокровищами надеяться бессмысленно. Господь не простит ему три загубленных души… никогда.