— А видите ли, дорогой Глеб Николаевич. Я не знаю, захотите ли вы меня выслушать или встанете и уйдете и перестанете здороваться со мной на улице, но поскольку вы сами начали разговор о печальных происшествиях нынешнего утра, должен вам сказать со всей прямотой, что я их ждал и предвидел в большей степени, чем ваш адмирал Эбергард или ваш штаб.

— Вы? — Глеб даже попятился от доктора вместе со стулом.

— Удивляетесь? — Кобольд тоненько засмеялся. — Ну да, ждал и предвидел. И это не потому, что у меня какой-нибудь скрытый военный гений, и не потому, что я, скажем, полковник германского генерального штаба. Нет, я человек глубоко штатский, шляпа, «шпак», чему свидетельство мой горб. Но, милый Глеб Николаевич, чтобы предвидеть военные события, сейчас мало быть военным. Надо быть политиком. Кто-то из великих стратегов Российской империи учил, что «офицер не должен быть политиком». Так вот — эту священную заповедь нужно выбросить на помойку.

— Здорово, — насмешливо сказал Глеб.

— Здорово или не здорово, а правильно. Я думаю, что вы многого не знаете. Государство готовило вас к определенной роли, по своему рецепту. Из вас нужно было сделать, по мере возможности, идеальный военный механизм. По понятиям Российской империи, этот механизм должен как можно меньше интересоваться тем, что выходит за пределы узкой специфики его функций.

— Хотя это и очень туманно, — усмехнулся Глеб, — но все же я понимаю, что это не комплимент.

— Совершенно верно, дорогой Глеб Николаевич. Но, Избави боже, я меньше всего хочу вас упрекнуть в чем бы то ни было. Вы делали то, что вам позволяли делать, и узнавали только то, что вам разрешали узнавать. Это русский всеобщий грех. «Мы ленивы и нелюбопытны» — это заметил еще Пушкин.

— Допустим, — мрачно сказал Глеб. — Что дальше?

— А дальше вот что. То, что вы считаете позором и что наполняет естественным негодованием ваше сердце военного моряка, — это нормальное следствие весьма многих причин и в основном государственного строя. Он очень тяжело болен, этот строй. Он не может больше держаться на одном уровне с более здоровыми и жизнеспособными государственными организмами. Он разрушается… Вы, кажется, видели в моей приемной нравоучительные картинки для моих пациентов? — неожиданно сказал Штернгейм.

— Видел, — бросил Глеб, передернувшись от отвращения при воспоминании о клинических снимках.

— Отлично… Простите грубое сравнение — российская монархия в теперешнем состоянии во многом напоминает эти картинки.

— За такие сравнения я недавно поссорился на всю жизнь с другом детства, — холодно сказал Глеб, — и я думаю, что офицеру флота в военное время сравнивать свою страну с такими вещами неуместно.