— Пытать!

— На колесе изломать!

Монах, до того молчавший, застучал костяшками пальцев, заворчал:

— Слушайте вы, крикуны. Позволили псковитянину глумиться над вами, а теперь шумите.

Магистр начал было возражать, что не они, а сам святой отец велел переводчику переводить мятежные речи, но монах так взглянул на него, что рыцарь сразу смолк: не спорить же с легатом папы. [219]

Монах продолжал:

— В словах псковитянина есть зерно истины. Что мы вцепились в тайну Московского Кремля? На что она нам? Что нам до Москвы? На пути у нас пока Псков и Новгород, но сейчас и на эти города мы не пойдем, ибо храбрейшие рыцари Ордена погибли. Обескровлен Орден! Обманул нас новгородец Прокопий, обольстил. Деньги большие взял, а за что? За упрямого старика, которого и пытать как следует нельзя — сдохнет.

— Что же вы предлагаете, святой отец?

Монах откинул капюшон. На его тонких бесцветных губах скользнуло подобие улыбки.

— Что предлагаю? Предлагаю вернуть затраченные деньги. Вернуть с прибылью. Найдутся люди, которым тайна Московского Кремля нужнее, чем нам.

— Про кого вы говорите, святой отец?

— Это ясно и младенцу. Про великого князя Литовского Ольгерда.

— Но Ольгерд враг Ордену, он не станет и говорить с нами. Ольгерд помирился с Москвой. Слух есть, шурин его, Тверской князь, в Москву собирается ехать, о мире договариваться накрепко. Зачем нужен теперь Ольгерду зодчий Лука?

Монах не удостоил магистра ответом, только презрительно отмахнулся.

А в это время кнехты стащили Луку в подземелье замковой башни, швырнули вниз.

Ударившись головой о стену, Лука опомнился. Постанывая, поднялся с сырого каменного пола, голова уперлась в осклизлый свод.

Тьма.

Только напротив двери в стене слабо светится небольшая отдушина. Стены с боков сдвинуты тесно: то одно, то другое плечо упирается в камень.

Зодчий в изнеможении опустился на пол, но лежать можно было лишь скорчившись.

Каменный мешок. Каменная могила.