Аргументация Д. Ширера похожа: «Система ГУЛАГа воспроизводила в самом чистом виде преимущественно насильственные способы взаимодействия советского государства со своими гражданами» [Shearer 2015: 722]. Почти все главы этой книги подтверждают такую трактовку ГУЛАГа как ярчайшего воплощения создавшей его системы. Такое прочтение также во многом обязано красноречивым результатам исследований О. В. Хлевнюка о ГУЛАГе, и не только о нем (в этой книге в том числе), а также не менее впечатляющему предложению К. Браун, внесенному в 2007 году, рассматривать ГУЛАГ не как изолированное явление, а на фоне более длительного периода истории Советского Союза [Brown 2007: 77–78]. Менее чем за десять лет эти импульсы открыли новые перспективы в изучении ГУЛАГа. Вопросы, касавшиеся размеров ГУЛАГа или его интерпретации в качестве изолированного или монолитного учреждения, стоявшие столь остро непосредственно после развала Советского Союза, кажутся теперь гораздо менее важными. Интерес все больше фокусируется на связях, взаимодействии и параллелях ГУЛАГа с более широким культурным фоном Советского Союза. Главы этой книги ярко демонстрируют, насколько продуктивным оказалось это изменение угла зрения для нашего понимания ГУЛАГа.

Чтение этих глав является огромным стимулом, поскольку новые направления исследований зачастую приводят к открытиям в равной мере удивительным и волнующим. Исследование Э. Кустовой о спецпереселенцах из Литвы и Западной Украины, показывающее, что принудительный труд мог приводить к социальной интеграции, более того, он позволял некоторым депортированным посредством деятельности твердо самоопределиться, как коллективно, так и индивидуально, резко противоречит расхожим (зачастую на национальном уровне) рассказам о пережитой эмоциональной травме и гонениях. Эта совершенно новая точка зрения обеспечивает столь нужную здесь надежную защиту от политизированных интерпретаций.

Работа А. Сиддики является еще одним примером. Его исследование шарашек, или лагерей для ученых, живописует во многом не изученную главу ГУЛАГа об уникальном сотрудничестве ученых-заключенных и их находящихся на свободе коллег. Особенно интересно то, что это принудительное сотрудничество, возникшее в начале 1930-х годов, было прекращено распоряжением сверху, а потом возобновлено в годы Большого террора и еще раз в конце 1940-х годов, независимо от научных или экономических успехов. Эта волнующая глава привлекает внимание читателей по многим причинам. Она показывает, что историю карательной практики в Советском Союзе никоим образом нельзя отделять от политической истории страны. ГУЛАГ не только зависел от политических циклов системы, но и отражал их. Однако реальная проблема состоит в том, что функцию ГУЛАГа также нельзя объяснить материальными условиями.