Я начинал уже замечать кое-какие проявления меньшего почтения к себе… Быть может, это была чистейшая фантазия, но мысль эта засела у меня в голове, а разговор с американцем не способствовал тому, чтобы рассеять ее.

— Я хочу отправиться к себе на яхту, — сказал я ему приблизительно около часа ночи. — Я отправлюсь на яхту, но на рассвете вернусь обратно и посмотрю, что я еще могу сделать для вас. Мистер Росс сказал мне, что вы собираетесь в Бразилию. Это меня не касается. На судне у вас нет больше человека, которого я ищу. Ко всем остальным я никакого отношения не имею, как и они ко мне. Устроим прежде все как следует, а потом будем говорить о высадке на берег.

Этого мне не следовало говорить. Не успел я произнести последних слов, как заметил, что американец совсем не думает о яхте и, отступив к лестнице, ведущей вниз, объяснил мне положение дел.

— Не поехали ли ваши люди на сенокос, доктор? — сказал он далеко не шутливым тоном. — Не думаю, чтобы дело было в этом. Мои товарищи нуждаются в вас, а пока они нуждаются в вас, придется оставаться здесь. Не спуститься ли вам лучше вниз и посмотреть на Гарри Джонсона? Он неистовствует как безумный. Вы можете войти туда потихоньку… я посмотрю, что может сделать для вас Вильямс… хотя вам прежде всего нужно позаботиться о гамаке — об этом нет двух мнений.

На это я ответил в таком же решительном тоне, что только я один могу распоряжаться своими приездами и отъездами, а приятель его может подождать своей очереди. Продолжительное знакомство с нравами подобных негодяев убедило меня в том, что слабость и вежливость не имеют для них никакого значения и единственным оружием против них может служить только твердость характера, доведенная почти до бесчеловечности. Я готов был убить этого человека, осмелься он только грубо ответить, и надо было видеть, с каким удивлением он выслушал мои слова.

— Не обижайтесь, доктор, — сказал он, — я скажу Гарри, что вы хотите уехать на время. Не думайте, что мы не чувствуем себя обязанными вам за то, что вы для нас сделали. Матросы много чего готовы сказать вам за это. Пользуйтесь своим временем и поступайте, как вам лучше. Всемогущему Богу известно, сколько здесь еще дел…

Он выплюнул в море пережеванный им табак и, круто повернувшись, отправился к своим товарищам у бака.

До сих пор не могу забыть окружающего меня зрелища.

Представьте себе густой серый туман, поднимавшийся над поверхностью воды, серебристые волны лунного света, прорезывающие туман, неподвижное судно, фигуры валяющихся повсюду людей, среди которых слышались то рыдания, то вздохи и стоны; фонари на палубе, темные очертания большой грот-мачты, рейки и реи и чудовищная труба. И не забывайте, что судно это было священным притоном всех друзей преступления, которые преклонялись перед Валентином Аймрозом и приносили ему награбленную добычу.