— Только маму жалко, — добавила она. — Мама отсюда ни за что не уедет. Привыкла. Да и отец тут похоронен. Мама у меня робкая. Я вас про многое хотела расспросить, да мама не позволяет, чтобы я вам мешала.

Люба встала, поправила волосы.

— Ну, что ж, я пойду, — сказала она неуверенно и замолчала, как будто ожидая, что я ей отвечу на это.

Я молча стал сматывать «самолов». Он, конечно, запутался.

— Вы были в Якорной? — спросила Люба, взяла «самолов» и стала его распутывать. — Погодите, не дергайте!

— Нет, не был. А что там, в Якорной бухте?

— Да ничего. Есть один старичок хороший…

— А чем он интересный, этот ваш старичок?

— Интересный, и все! — ответила Люба. — Я рассказывать не умею.

— Пойти мне с вами, что ли? — спросил я.

— Как хотите. Он, конечно, обрадуется. Я ему про вас рассказывала.

Дорога в Якорную шла среди невысоких гор. Луна еще не взошла, но какой-то неясный свет падал на землю и помогал нам идти. По левой руке тянулся кряж однообразных горбатых вершин. В темноте они напоминали окаменелый караван верблюдов. На одном из этих каменных верблюжьих горбов много лет назад был похоронен известный поэт, уроженец этих мест. Я сказал об этом Любе.

— Я знаю, — ответила она. — Только я его не читала. Не достала его книгу.

— А что вы читали?

— Я много читала. И все помню. Колючки какие — просто идти невозможно!

Она остановилась и оторвала от платья колючку.

— А что же вы запомнили лучше всего?

— Что? — переспросила Люба. — Одни слова я запомнила. А чьи они, так это я позабыла.

— Какие слова?

— Да как-то их трудно даже вам рассказать. Неловко. Ну, ладно! Есть такие слова: «Человек создан для счастья, как птица для полета»?