— Отец! Отец! Где вы! — в отчаянии крикнул он.

— Сюда! Быстрее! Клянусь Пилатом! — ответил ему хриплый голос.

Шевалье бросился на этот голос. Под обломками балок он увидел отца. Ветеран стоял на коленях и пытался удержать непомерный груз, рухнувший ему на плечи и грозивший раздавить его. Старик был бледен, как смерть, он дышал с трудом, даже уже не дышал, а хрипел. Но отец нашел в себе силы улыбнуться сыну…

— Сейчас, батюшка, сейчас. Держитесь, я вас освобожу… Проклятые балки… Господи, у вас раздроблена нога… и волосы обгорели…

Голос шевалье дрожал, сердце учащенно билось. Он лихорадочно разгребал кучу обломков.

— Опять… опять ты не послушался меня… — едва слышно проговорил Пардальян-старший… — Я же тебе сказал: беги, уезжай!

Наконец шевалье смог поднять отца и подхватить его на руки.

— Батюшка! Батюшка! Что у вас сломано? Только нога? Ну не молчите же…

— Кажется, два-три ребра… меня немного помяло…

У Пардальяна-старшего была раздавлена грудная клетка. Произнеся последние слова, он потерял сознание. Шевалье застонал. Он поднял старика и понес на руках…

Толпа ворвалась через ворота и заполнила то пространство, где когда-то находился парадный двор особняка Монморанси.

А шевалье с отцом на руках уже перебрался через руины, прошел садом и, собрав все силы, догнал карету. Он опустил отца на сидение между Жанной и Лоизой… Ветеран оказался возле матери, у которой когда-то похитил дочь… возле дочери, которую вернул матери…

Жан подхватил шпагу, прыгнул на неоседланную лошадь и направил коня к ближайшим городским воротам…

В карете, почувствовав толчки экипажа, Пардальян-старший пришел в себя; он порылся в карманах, с трудом вытащил какой-то листок и дрожащей рукой протянул его Лоизе…

…Перед каретой мчался с обнаженной шпагой в руке шевалье де Пардальян. Душа его была полна скорби: он ехал по объятому пламенем и ненавистью Парижу, увозя тех, кого он любил больше жизни: своего отца и свою любимую.

Горькие слезы катились по щекам Жана…

Глава 48 ПОСЛЕДНИЙ ПРИВАЛ

Глава 48

ПОСЛЕДНИЙ ПРИВАЛ

Было уже часов семь вечера. Солнце садилось, и его косые лучи окрашивали в пурпур клубы дыма, которые тяжело стлались над улицами Парижа. На перекрестках, на площадях и в домах по-прежнему убивали.