— Во имя короля, теперь я вправе желать, чтоб ты спел мне другую песню, — отвечал Джек.

Гарри без малейших колебаний признал право друга требовать ответной любезности и тут же завел глубоким, звучным и приятным голосом такие куплеты:

На лице Джека с самого начала песни отображалось глубокое отвращение к ее словам, однако, когда он услыхал поношение своего дражайшего «папизма», то чаша его терпения переполнилась. Он схватил один из лежавших на столе пистолей и приставил его к голове товарища, с пеной у рта клянясь, что раздробит тому череп, если тот «немедля не прекратит этот мерзкий оранжистский пасквиль».

— Полегче, парень, — промолвил Гарри, аккуратно оттолкнув поднятое оружие. — Я пару минут назад тебе ни единым словечком не возразил. Кроме того, последние строфы тебе скорей придутся по нраву, нежели разозлят.

Джек, похоже, успокоился, и Гарри вновь затянул:

Джеку настолько понравилась дружеская нота, на которой закончилась песня Гарри, что он с радостью опустил руку с пистолем и даже начал подпевать заключительному куплету.

Огонь в очаге догорал, бутыль виски почти опустела, и два стража, вконец осоловев, потушили свечу и задремали, свесив головы. Утихли песни, смех и остроты, и тишину нарушало лишь мерное тиканье часов во внутренней комнате да глубокое тяжелое дыхание старой Мойи, спящей в углу у очага.

Неизвестно, сколько времени они проспали, но старая карга проснулась с диким воплем. Она выпрыгнула из кровати и сжалась в комок между двумя хранителями. Те вскочили и спросили, что стряслось.

— Ой! — вскричала старуха. — Баньши, баньши! Господи, смилуйся над нами! Она вновь вернулась, и я раньше никогда не слышала, чтоб она так бесилась и неистовствовала!

Джек О’Малли с готовностью поверил в рассказ старой Мойи. Гарри тоже, но он счел, что это может быть грабитель, вторгшийся в дом. Они чутко вслушивались, но ничего не услышали; тогда они открыли дверь кухни, но все было тихо; они выглянули наружу — стояла ясная тихая ночь, и в темно-синих небесах мерцало бесчисленное множество звезд. Друзья осмотрели двор и сеновал, но всюду было тихо и безлюдно. Ни один подозрительный звук не достиг их ушей — лишь где-то у соседей брехала шавка, да издалека доносилось ленивое журчание мелкой извилистой речки. Удостоверившись, что все в порядке, они вновь возвратились домой, подбросили дров в угасающий огонь и присели, дабы прикончить виски, что еще оставалось в бутыли.

Не прошло и пары минут, как снаружи раздался дикий потусторонний вой.

— Опять баньши, — едва слышно произнесла Мойя.