В 1819 году Федор Васильевич выдал замуж сразу двух дочерей. Наталью — за князя Дмитрия Нарышкина, кузена Михаила Воронцова, а свою дочь-католичку, с тяжелым сердцем — за француза. Мужем Софи стал граф Евгений де Сегюр, сын пэра Франции, бывшего адъютанта Наполеона Филиппа де Сегюра, того самого, что был послан второго сентября в Кремль искать мины, будто бы заложенные там по приказу его будущего кума. Ростопчин говорил о своем французском зяте, что у него абсолютно нет недостатков, кроме разве что одного — он слишком красив.

Осенью 1814 года Борис Белозерский поступил в Петербурге в Пажеский корпус. Он нашел несколько случаев увидеться с Лизой, однако семейство Ростопчиных вскоре отбыло за границу. Между детьми на несколько лет завязалась переписка, длившаяся вплоть до возвращения опального семейства в Россию в 1823 году.

Изредка он получал краткие письма от Глеба, но отвечать ему не имел возможности, так как тот постоянно находился в дороге. И только зимой 1817 года Глеб написал брату из Генуи, что они с Евлампией надолго обосновались в одном богатом доме с прекрасной библиотекой и намерены жить здесь сколько захотят, ни в чем себе не отказывая.

В том же 1817 году, в месяце мае, по аллее Гайд-парка катилась легкая коляска, запряженная прелестной дымчатой лошадкой. Ею правил важный дородный кучер, одетый в богатую ливрею, с воротничками, высоко подпиравшими его синие выбритые щеки. На кожаных подушках сиденья расположились молодая дама с маленькой девочкой. Эта пара невольно привлекала всеобщее внимание гуляющих лондонцев. Пассажирки были слишком несхожи, чтобы заподозрить в них мать и дочь. Дама, светлая голубоглазая блондинка, хрупкая и задумчивая, меланхолично созерцала проплывающие мимо цветущие кусты сирени и клумбы с примулами. Ее бледное тонкое лицо было серьезно, но озарялось нежной улыбкой, когда она обращала взгляд на сидевшую рядом девочку. Маленькая красавица лет пяти-шести, вертевшаяся во все стороны, ни секунды не оставаясь в покое, была, несомненно, уроженкой Индии или Бирмы. Смуглая, изящная, как статуэтка, черноглазая, как лань, шаловливая, как бабочка, — баловница готова была на ходу выскочить из коляски и побежать по дорожкам парка. Снисходительные выговоры, которые делала ей блондинка, давали основания полагать, что шалунью не наказали бы строго. Обе говорили по-французски и были одеты по последней парижской моде.

Им навстречу двигалась другая коляска, более вместительная. В ней также сидела дама в сопровождении няни с ребенком. Рядом с коляской гарцевал всадник на вороном коне. Он беседовал с дамой, которая слушала его весьма невнимательно, потому что была поглощена лепетом своей маленькой дочки, с виду лет четырех от роду.