Приободрившись, испанец вытер правую ладонь о панталоны. Покрутил мяч в левой руке. Он так потел, что мяч обрел эффектную глянцевитость — даже плевать на него не пришлось. Потел не от жары, а от жара, ввергающего в чистилище озноба всех, кто выпил лишку и не успел оправиться. Помотал головой, размял шею, зажмурился, рукавом смахнул пот с лица. Стиснул мяч. Какой-то он все же странный; как бы неправильный, будто и не мяч вовсе, а талисман. Вдруг именно поэтому его подачи столь сокрушительны? Значит, следует опасаться силы этого мяча в руке противника — тот ведь его лучше знает, — когда право подавать перейдет на другую сторону.
Он покрепче ухватил ракетку и запустил мяч в полет.
«30:15!» — прокричал герцог. Из всех пришедших с ломбардцем прилично вел себя один секундант — молчаливый математик, казавшийся старше остальных. Он вышел на корт и пометил мелом точку, где мяч отскочил, но сперва обернулся и посмотрел на помощника испанца. Герцог, безразлично пожав плечами, подтвердил, что место верное.
Поэт не сразу продолжил матч. Покуда медлительный математик делал отметки, он отошел к галерее. «Превосходно выступаешь, — сказал ему герцог, — ты так не играл даже в лучшие времена». Поэт надул щеки и с шумом выдохнул. «Мне нельзя проиграть», — сказал он. «Нельзя», — согласился секундант.
Следующая схватка вышла долгой и ожесточенной. Испанец защищался на задней линии и отбивал мячи так, будто сражался с целым войском. «Подбирайся, подбирайся!» — то и дело кричал герцог, но мощь врага всякий раз заставляла поэта отступать после краткого продвижения вперед. На последнем дыхании он взял драйв, повернувшись к сопернику спиной, — ход зрелищный, но не практичный. Ломбардец коротким ударом отправил мяч в стенку, совсем близко к воротцам. Попадание в воротца считалось полной победой. «Ровно!» — прокричал герцог.