– Вот и осень, – пробормотал он. – Холодная осень после кошмарного лета.

– Да… лето было – не позавидуешь.

– Вечная память Хильде и Юлине. И, конечно, Нильсу Густафу. И еще ты, Юсси, с этой твоей историей. Неужели я не мог все это предотвратить?

– Учитель и так сделал все что мог.

– Неужели я не мог угадать присутствие дьявола чуть раньше? И, как священник… разве не я должен быть первым и разоблачить нечистую силу?

– Уловки сатаны неисповедимы, как и пути Господни.

– Это правда.

– Он ищет наши слабости и находит.

– В том-то и беда, – кивнул прост. Я бы сказал, одобрительно кивнул, если бы лицо его не было таким печальным. – Тут дело во внутреннем устройстве человека. В психологии. У меня тоже есть слабости, каким бы сильным я себя ни воображал. В любой осажденной крепости есть какая-нибудь забытая бойница, ворота, которые упустили запереть на второй засов, окно в погреб… Хозяин пирует, а враг уже здесь, рядом, дожидается ночи.

– Мы всего лишь люди, учитель.

– Да, люди… но в каком смысле? Что делает, к примеру, меня человеком? Где мой слабый пункт? Вот о чем я думаю…

Он выпустил огромный клуб сизого дыма и протянул трубку мне, но я отрицательно покачал головой.

– Гордыня, – сказал он сухо. – Моя чертова гордыня.

Я вздрогнул. Прост никогда не употреблял таких слов. Он снял с губ табачные крошки и вытер руку о штаны.

– Гордыня есть у нас у всех… – еле слышно утешил я учителя.

– Представь: я вообразил, как мой портрет висит в ризнице. Первый из множества портретов настоятелей, которые займут мой пост после моего ухода. Что я буду висеть там, как Авраам, родоначальник всех будущих жителей Пайалы.

Он печально усмехнулся, показав желтые, прокуренные зубы.

– Убийцу Нильса Густафа обязательно поймают.

– Боюсь, ты ошибаешься… – Он задумался ненадолго и добавил: – Боюсь, что будет еще хуже.

– Хуже?