– Мы горько бы оплакивали такую потерю, но сумели бы с ней примириться! – шепнула Мария королю.

И тот, влюбленный в нее до безрассудства, повторил вслед за ней:

– Мы горько бы оплакивали такую потерю, но сумели бы с ней примириться.

– Хорошо же! – только и могла сказать Екатерина и добавила, кивнув в сторону Габриэля: – А этого я еще рано или поздно найду.

– Я это знаю, государыня, – почтительно ответил ей молодой человек, думая о гороскопе.

Но Екатерина уже не слыхала его. Налитыми кровью глазами она взглянула на молодую королевскую чету, на герцога де Гиза и, ничего не сказав, вышла из залы.

XVI. Гиз и Колиньи

XVI. Гиз и Колиньи

После ухода Екатерины наступило долгое молчание. Молодой король, казалось, сам был поражен своею смелостью. Мария, опасаясь за свое счастье, со страхом вспоминала последний угрожающий взгляд королевы. Один только герцог де Гиз был счастлив, радуясь, что так быстро избавился от своевластной и опасной союзницы.

Тогда Габриэль, виновник всех этих тревог, заговорил первым:

– Ваше величество, я вам крайне признателен за великодушное отношение к несчастному, от которого отвернулось даже небо. Но поверьте: моя жизнь уже никому не нужна, в том числе и мне самому. Настолько не нужна, что я даже не хотел спорить с королевой…

– Вы не правы, Габриэль, – возразил ему герцог де Гиз, – вся ваша жизнь полна славных дел в прошлом, она будет полна ими и в будущем. У вас есть та стремительность, которая нужна всякому государственному человеку, а у наших деятелей именно ее и не хватает.

К этим словам присоединился нежный, утешающий голосок Марии Стюарт:

– И потом, вы, господин де Монтгомери, так великодушны и благородны!

– Таким образом, – заключил Франциск II, – ваши прежние заслуги позволяют мне рассчитывать на вас и в дальнейшем. Я не хочу, чтобы мы под влиянием тяжкой скорби лишили родину такого защитника, в котором верность сочетается с доблестью.

Габриэль с каким-то печальным удивлением впитывал в себя эти слова надежды и одобрения. Он медленно переводил затуманенный взор с одного на другого и, казалось, о чем-то мучительно думал.

– Хорошо! – наконец сказал он. – Эта столь неожиданная доброта, которую вы все проявили ко мне, потрясла меня до глубины души. Теперь моя жизнь, которую вы мне, так сказать, подарили, принадлежит только вам! Я отрекаюсь от собственной свободы. Во имя тех, кому я верю, я готов делать все, что угодно! Моя шпага, моя кровь, моя жизнь – все, что я имею, я отдаю вам.

Пылкая самоотверженность молодого графа произвела на них неизгладимое впечатление: у Марии на глазах навернулись слезы, король поздравлял себя с тем, что, выдержав характер, спас такое признательное сердце; ну, а герцог-то знал лучше, чем другие, на что способен Габриэль в своей жажде подвига и самопожертвования.