Из уважения к родословной одного гостя, происходившего из семьи священнослужителей, Бахрам попросил его прочесть молитвы и вести застолье. Тот на удивление хорошо справился с задачей, произнося слова на древнем языке так отчетливо, что даже Бахрам, слабо подкованный в писании, разобрал отдельные строки вроде
Сколько себя помнил, эта часть молитвы, столь ярко представлявшая противостояние Добра и Зла, всегда производила на него неизгладимое впечатление. Нынче благоговейный страх, вызванный этими словами, был так силен, что его охватила дрожь, и он прикрыл глаза, как будто ощутив опаляющее пламя той борьбы. Колени его подогнулись, и он ухватился за спинку стула, чтобы не упасть. Однако Бахрам сумел выстоять весь молебен, по окончании которого, не теряя времени, пригласил гостей в столовую, по-особому украшенную к празднику.
Пришел Задиг-бей, и раньше отмечавший Навруз в индийской фактории. Успокоенный присутствием друга, Бахрам усадил его по правую руку и стал потчевать разносолами от Место: рыбой, жареной до хрустящей корочки и томленой в листьях;
После ухода гостей Задиг остался на стаканчик чая.
— Ну и пир, Бахрам-бхай, хватило бы на целый полк! Ты превзошел самого себя!
Похвала, подведшая черту под хлопотами и переживаниями этого дня, навеяла воспоминания. Бахрам посмотрел на небольшой портрет матери, висевший на стене конторы.
— Знаешь, Задиг, в моем детстве случались времена, когда у нас в доме не было ничего, кроме лепешек из проса. Мы были так бедны, что питались даже рисовым отваром. А заправкой риса нам служили только сырой лук, перец чили, да еще маринованные манго. Раз-другой в месяц нам доставалось по кусочку вяленой рыбы, считавшейся лакомством. А теперь вот… — Бахрам смолк и огляделся. — Жаль, мама не видит всего этого. Интересно, что она сказала бы.