— Извини, Том. Но понимаешь, мне кажется, если у них есть проводник, он мог их туда завести. Мы сами как-то заходили туда.

— И потом должны были тем же путем выбираться обратно.

— Все так. Но представь себе, вдруг им пришлось второпях искать укрытия из-за штиля. А мы пройдем дальше и минуем их.

— Это, конечно, нежелательно. Только вряд ли тебе удастся разглядеть мачту с такого расстояния. И потом, они бы тогда замаскировали ее, чтобы она не видна была с воздуха.

— Все так, — чисто по-испански упорствовал Хиль. — Но у меня очень зоркие глаза, и этот бинокль с двенадцатикратным увеличением, и при такой тихой погоде вообще хорошая видимость, и…

— Да я ведь сказал тебе: ладно.

— Все так. Но надо же мне было объяснить.

— Ты и объяснил, — сказал Томас Хадсон. — И если ты действительно вдруг обнаружишь мачту, можешь увешать ее земляными орехами и засунуть мне в зад.

Хиль немножко обиделся, но потом решил, что это очень остроумная шутка, особенно насчет земляных орехов, и, приставив бинокль к глазам, стал так усиленно вглядываться в мангровые заросли, что глаза у него чуть не вылезли из орбит.

А Томас Хадсон внизу разговаривал с Вилли, все время поглядывая на море и на берег. Его всегда поражало, насколько меньше видишь, когда спустишься с мостика, и, если внизу все было в порядке, он считал, что глупо ему покидать свой пост. Он всегда старался быть в контакте со своими людьми настолько, насколько это необходимо, и по возможности избегал бессмыслицы формального надзора. Но он все больше и больше власти передавал Антонио, сознавая его превосходство как моряка, и Аре, сознавая его превосходство вообще. Оба они превосходят меня во многом, думал он, и все же командовать должен я, используя их способности, их опыт и их личные качества.

— Вилли, — сказал он. — Ну как ты тут?

— Я жалею, что по-дурацки вел себя, Том. Но мне, правда, что-то совсем нехорошо.

— Ты же знаешь, какие правила есть для тех, кто пьет, — сказал Томас Хадсон. — Нет никаких правил. И я, черт побери, не хочу пускать в ход разные там словечки вроде чести и достоинства.

— И не надо, — сказал Вилли, — Ты же знаешь, что я не пьяница.

— Пьяниц мы на борт не берем.

— Если не считать Питерса.

— Мы его не брали. Его дали нам. У него свои трудности.

— Бутылка — вот его главная трудность, — сказал Вилли. — И мы не успеем оглянуться, как его хреновые трудности станут нашими трудностями.

— Ладно, черт с ним, — сказал Томас Хадсон. — Что-нибудь еще тебя точит?

— Да вообще.