Я точно знал, что там происходило, на берегу. Еще ничего не видя после прожекторного света, нарушитель таращит глаза в темноту, стараясь разглядеть пограничников, обступивших его. Подавленный и испуганный, он идет, куда ему велят, забыв про свое имущество. Но пограничники дело знают: осмотрят каждую впадину между камнями, подберут каждую брошенную или спрятанную вещь, каждый клочок бумаги.

Но все это, называемое интригующими словами «брать нарушителя», происходит без меня. Я сделал все, что от меня зависело, и теперь должен, как говорится, продолжать нести службу. То есть делать то, что делал вчера, и позавчера, и каждую предыдущую ночь, когда не было никаких нарушителей и вообще ничего не происходило. Это кажется мне немного обидным: я обнаружил и я же в стороне. Но делать нечего, приходится утешать себя привычной мыслью, что граница только тогда надежно охраняется, когда каждый пограничник хорошо выполняет то, что ему положено. И не суется не в свое дело.

Наверное, я был похож на кота, у которого отняли мышь, потому что, когда вернулся в операторскую, сразу услышал слова утешения.

— Ничего, скоро рассвет, на заставе все узнаем, — сказал сидевший у экрана оператор рядовой Кузовкин.

— Отставить разговоры! — сердито крикнул начальник РЛС младший сержант Байрамов.

Мы удивленно посмотрели на него. К разговорам в операторской сам же Байрамов всегда относился снисходительно: разговоры поддерживали служебный тонус, потому что в долгой тишине под мерный гул преобразователей недолго было и задремать с открытыми глазами. Бывало такое: смотрит человек на экран, а ничего не видит, спит.

— Отставить разговоры! — повторил Байрамов. — Теперь глядеть надо. У нас говорят: змеи никогда не приходят в одиночку.

На все у этого Байрамова своя примета или присказка. Не всегда он высказывал их к месту, но теперь возразить было нечего. И в самом деле, так хотелось поговорить о таинственной белой фигуре, мелькнувшей в луче, повспоминать то, что было и чего не было. Но не следовало отвлекаться.

Оставшиеся до рассвета два часа мы просидели почти молча. Еще несколько раз бегал я к своему прожектору, обшаривал голубоватым лучом волны и камни. Но все было тихо, как вчера, и позавчера, и каждую предыдущую ночь.

— Ничего, — утешал меня Кузовкин, когда мы по серой утренней тропе возвращались на заставу. — Тебе еще повезло. Другой за два года службы ни разу живого нарушителя не увидит.

— Чтоб их вовсе не видеть!

Но я лукавил. Очень даже хотелось поглядеть вблизи на «своего» нарушителя. И очень я опасался, что начальник заставы не учтет этого моего желания.