Дискуссия затягивалась. Обрагон прервал:

— Команданте, мне нужно еще кое-что спросить у Наварры.

— Продолжайте, — кивнул команданте, отошел к дальнему креслу, тяжело сел и отвернулся.

— Подожди, Феликс, — остановил Наварра. — Ты и так все знаешь. А я... Я не знаю, что вы приготовили мне.

— Мы с тобой юристы, Карлос. Толкователи законов, — вновь повернулся к нему команданте.

— Значит?..

— И когда-то мы зубрили древних поэтов. Данте разделил свой ад на девять кругов. На седьмом круге он поместил преступников, на восьмом — воров, а на девятом — предателей, не так ли?

— Значит — к стенке? — Наварра не выдержал и судорожно облизнул губы.

Команданте пожал плечами:

— Тебя будет судить революционный трибунал.

— Понятно... — Карлос снова облизнул губы. Поднял голову. Глаза его сухо горели. — Но и тебе — недолго!.. Запомни: недолго!..

Наступила пауза. Стали отчетливо слышны шум океана и хруст гравия под ботинками часовых. Обрагон нажал кнопку звонка. Вошел боец.

— Уведите. — Когда они остались вдвоем, сердито сказал: — Ты поторопился. Мне нужны были от него важные сведения. Теперь он будет молчать.

— Извини, Феликс, — виновато посмотрел на него команданте. — Я только хотел заглянуть в его душу. Мне жаль Карлоса...

— Он бы тебя не пожалел, поменяйся вы местами.

— Ты черств, как кукурузная кочерыжка.

«Да, я черств, — с чувством обиды подумал Обрагон. — Я — высохшая кочерыжка...» Он посмотрел на свои руки, на узловатые, морщинистые пальцы. «Всю жизнь я держу в этих руках винтовку, стреляю или копаюсь этими руками в человеческой грязи... Я жесток. Но я знаю, как революции и народы расплачиваются за жалость. Мы цацкались с теми, кто стрелял нам в спины, мы были благородны и великодушны с фашистами и фалангой. А потом не могли сосчитать наших павших. И обрекли родину на десятилетия слез и пыток... Нет, прав не ты, горячий и молодой, а я...» Но Феликс понимал и команданте: легко быть правым, когда рассуждаешь отвлеченно. А когда перед тобой сидит человек, который был с тобой в горах, вместе с тобой мерз, голодал, воевал, в конце концов...

— Там, в горах, будущее после победы представлялось мне не таким, — словно бы подхватив его мысль, задумчиво проговорил команданте. — Да, все сложней. Но и интересней. Радостней и больней.

Капитан положил ему руку на плечо, почувствовал под пальцами тяжелые мускулы, даже пощупал их: «Крепок!»

— Да, все сложней... И еще немало из тех, кто сейчас продолжает с нами путь, отойдут от нас. Это потери — как на войне. И борьба будет опустошать наши ряды. — Он задумался, веско сказал: — И мы не имеем права на жалость.