БОЛЬШАЯ СОЛЬ

БОЛЬШАЯ СОЛЬ

А река несла, и ельники за камнем Каменским сменились крутыми косогорами. Они были грязно облеплены бурыми прядями прошлогодней травы. За косогорами показались избы Нижнего Села. Село стояло на броде, и Чусовая здесь раскатывалась вширь. Прямо посередке брода летом громоздился остров-огрудок, сейчас затопленный выше маковки; на его месте кипело целое стадо бурунов, из которых, трясясь, торчали измочаленные ветки тальника. Здесь стрежень заваливался направо и бил темечком прямо в боец Шайтан. Сила течения словно сгрудила скалу в складки, как голенище сапога.

— Никешка, Платоха! — командовал Осташа. Потеси по правому борту могуче отгребали, чтобы обойти огрудок левее. Среди бурунов уже громоздилась плотно севшая на мель барка. На ее палубах суетились полуголые бурлаки. Видно, сначала они пытались сняться с помощью неволь, но река вырвала неволи из петель. Их длинные полотнища светлели в волнах далеко впереди барки. Теперь бурлакам оставалось только слезать в воду и сталкивать судно чегенями.

Осташина барка бежала вдоль заборов Нижнего Села. Потеси ее работали без остановки, но барку все равно отодвигало от деревенского берега и подтягивало к Шайтану. Осташа не боялся. Он видел, что силой разбега его судно перекинет за скалу и дальше его снова переймет стрежень и поставит прямо по ходу реки. А за Шайтаном из воды выставлялось черное от осмолки, окатанное волной, блестящее плечо только что убившейся барки. В полосе мути за устьем речки Сучихи ныряли и прыгали шапки и армяки, доски и брусья, ядра человеческих голов. Мутная струя Сучихи неслась вдоль берега прямо под низко нависшим ивняком. Из нее вылетали человеческие руки и пытались поймать ветки.

— А мы так не хряснемся, а?.. — спросил Осташу Федька, опасливо глядя на Шайтан.

— Да не скули ты — предупредил же! — рявкнул Осташа.

Конечно, это было страшно: рядом тонули люди, а никто им и веревки не кидал. Но таково было правило сплава. Здесь действовал уже другой закон — закон большого дела, большого народа. А что народу гибель барки? Царапина на пальце, и все. Лизнул, заклеил подорожником, и дальше вперед. Только дети сидят и плачут над царапиной. И можно было сколь угодно гневить бога проклятиями — небо оставалось глухо. Не потому, что господь отвернулся, а потому, что зрение его в теснинах стало иным. Здесь было как на войне: ангелы-хранители сражались с вражьими бесами вместе с людьми и в запале порой теряли тех, кого должны были беречь. И господь здесь тоже следил не за людьми, а за правдой. Значит, не в радости богатырства было магнитное притяжение караванного вала, а в жертве и в благодати веры, что правда все же есть и есть те, кто за нее бьется, и ты — среди них пока еще не убитый.