Наклонившись к вожаку, он приказал ему вести слона через огонь, чтобы тот своей тяжестью немедленно уничтожил все, что еще оставалось от баррикады, и проложил солдатам дорогу к храму. Честолюбие заставляло его не терять ни минуты. Сириец развернул шаль, прикрепленную к своему поясу завязал глаза животному и, сделав его посредством этого слепым, погладил его, заставляя идти вперед. Хотя и сильно перепуганный, слон повиновался, и нечего было и думать, что полусожженная и разломанная преграда могла бы устоять под давлением такой чудовищной массы. Последняя надежда осажденных, казалось, исчезла, как вдруг Элеазар соскочил с баррикады в дым и, быстро подбежав под животное, проскользнул под его поднятым хоботом и с яростью несколько раз вонзил свою саблю в его живот. С каждым новым ударом слон издавал громкий и ужасный рев, крик боли и ужаса, смешанного с бешенством. Затем, опустившись на колени, он медленно и грузно упал на землю, задавив самоотверженного зилота своей страшной тяжестью и сбросив кучку стрелков во двор.

Никогда более Элеазар не произнес ни одного слова. Лев от Иуды умер – умер, как жил, жестоким, стойким, непобедимым, преданным Иерусалиму. Мариамна узнала его в ту минуту, когда он бросился с баррикады, но отец и дочь не обменялись взорами. Бледная и неподвижная, она видела, как он исчез под слоном, и крик ужаса, вырвавшийся из ее побледневших уст, когда она поняла его участь, был заглушен неистовыми криками боли, гнева и ужаса, наполнившими воздух в ту минуту, когда грузное животное заколыхалось и упало.

Плацид ринулся на мостовую, как брошенный из пращи камень. В бессилии, хотя и в полном сознании, лежа на земле, он тотчас же узнал Эску и мертвую Валерию. Но страшная досада на неуспех и ненависть, клокотавшая в его сердце, изгнали из него всякую боль или угрызения совести. Он злобно уставился на бретонца и заскрипел зубами от ярости, чувствуя, что не может даже поднять свою обессилевшую руку. Но иудейские воины приблизились к нему, подняв оружие для удара, и Эска только одну минуту видел красивое и мрачное лицо трибуна, искаженное отчаянием.

И однако прошли годы, прежде чем это зрелище изгладилось из его памяти. Часто его мысленным взорам представлялась богатая туника, прекрасные латы, стройное дрожащее тело, блуждающие глаза с выражением безнадежности, ненависти и вызова и к тому миру, который он покидал, и к тому, в который отходил.

Двор быстро наполнялся темным, желтоватым дымом, обвивавшимся вокруг коньков храма, и в этом дыму все вновь и вновь прибывавшие бойцы казались мрачными привидениями, беснующимися и сражающимися, как в сновидении. Скоро огненные языки вырвались из-под облака, окружавшего стены и столбы здания. Они скользили и играли по золотой поверхности крыши и поднимались там и сям огненными пирамидами. Через несколько мгновений послышался шум и треск, которым опустошительная стихия возвещает свою победу, и целое море искр, посыпавшихся как град во дворе язычников, показало, что огонь охватил храм со всех четырех углов.