Рабы, шагавшие впереди нашей маленькой процессии, встревоженно закричали, а носильщики принялись торопливо разворачиваться. Носилки опасно качнулись, и Цицерон чуть не вывалился на землю. Мы изо всех сил старались вернуться туда, откуда пришли – только чтобы обнаружить, что этот путь тоже отрезан другими солдатами.

Мы оказались в ловушке – нас было гораздо меньше, и мы были обречены.

Тем не менее мы решили принять бой. Рабы поставили носилки и окружили их.

Цицерон отдернул занавески, чтобы посмотреть, что происходит. Он увидел, что к нам быстро приближаются солдаты, и крикнул мне:

– Никому не сражаться!

А потом обратился к рабам:

– Все положите оружие! Ваша преданность для меня – большая честь, но единственная кровь, которая должна здесь пролиться, – моя!

Легионеры обнажили мечи. Военный трибун, возглавлявший их, был волосатым, смуглым животным. Под козырьком шлема его брови сливались в одну густую черную линию.

Он выкрикнул:

– Марк Туллий Цицерон, у меня есть предписание казнить тебя!

Мой друг, все еще лежа в носилках и подперев подбородок рукой, очень спокойно смерил его взглядом с ног до головы.

– Я тебя знаю, – сказал он. – Уверен. Как тебя зовут?

Военный трибун, явно захваченный врасплох, ответил:

– Мое имя, если тебе нужно его знать – Гай Попиллий Ленат, и – да, мы и вправду знакомы. Но это тебя не спасет.

– Попиллий, – пробормотал оратор. – Вот именно.

Затем он повернулся ко мне:

– Помнишь этого человека, Тирон? Он был нашим клиентом – этот пятнадцатилетний парень, убивший своего отца, – в самом начале моей карьеры. Его приговорили бы к смерти за отцеубийство, если б я не спас его, при условии, что он пойдет в армию. – Цицерон засмеялся: – Полагаю, это своего рода справедливость!

Я посмотрел на Попиллия и действительно вспомнил его.

– Хватит разговоров, – сказал тот. – Указом конституционной комиссии смертный приговор должен быть приведен в исполнение немедленно.

Он жестом приказал своим солдатам вытащить оратора из носилок.