Огонь не стихал. И если пехотинцы раджи Берара палили по большей части наугад и их пули пролетали над головами осажденных, то беломундирники под командой англичанина стреляли прицельнее, демонстрируя хорошую выучку. Так или иначе, не все били мимо. Сержанты и капралы стягивали ряды, заполняя бреши, но периметр неумолимо сокращался, и Суинтон, находившийся в середине каре, все чаще натыкался на окровавленные тела убитых и раненых. Лошадь под майором свалилась, получив три пули, и он сам оборвал ее мучения выстрелом в голову. Без коня остался и незадачливый полковник Оррок, под командой которого полегли на пригорке десятки пикетчиков.

– Я не виноват, – снова и снова повторял полковник, и Суинтон едва сдерживался, чтобы не съездить нытику по физиономии. – Я только выполнял приказ Уэлсли!

Майор старался не обращать на него внимания. С самого начала наступления он понял, что пикеты забрали слишком далеко вправо. Приказ генерала был прост и ясен. Орроку следовало отклониться вправо, оставив место для двух батальонов сипаев, а потом, когда те встанут в строй, двигаться строго вперед. Однако этот идиот завел своих людей слишком далеко на север, и в результате Суинтон, пытавшийся обойти пикеты, чтобы поджать их с фланга, так и не вышел на заданную позицию. Майор даже отправил к Орроку своего адъютанта с просьбой взять левее, но полковник Ост-Индской компании упрямо гнул свою линию и, отказавшись даже выслушать лейтенанта, продолжал идти к Ассайе.

Выбор у майора был невелик. Он мог оставить в покое Оррока и продолжать наступление на правом фланге атакующей линии Уэлсли, но в составе пикетчиков Оррока находились пятьдесят человек из 74-го батальона, и бросить их на произвол судьбы, оставив под командой недоумка, Суинтон не мог. В результате шотландцы последовали за Орроком в надежде поддержать его в критический момент своим огнем. Не получилось. Из пятидесяти солдат полуроты в батальон после отступления вернулись только четверо, остальные полегли на пригорке. И вот теперь из-за упрямства и глупости Оррока погибала вся часть. В шуме и дыму, окруженные неприятелем, шотландцы умирали, сжавшись в каре, но волынщик играл, солдаты дрались, и знамена 74-го по-прежнему гордо реяли над ними, хотя и превратились уже в изорванные пулями шелковые лохмотья. Прапорщик знаменной команды получил пулю в левый глаз и без звука свалился на землю. Державший флагшток сержант сжал алебарду – в любую минуту она могла стать его последним оружием. Он знал, что будет дальше: израненные и окровавленные, остатки каре собьются к флагштоку, враг нагрянет со всех сторон, и судьба боя решится в короткой рукопашной, лицом к лицу. Сержант уже решил, что передаст знамя кому-то из раненых и возьмет в руки тяжелую алебарду на длинном древке. Умирать не хотелось, но он солдат, и, в конце концов, никто еще не придумал, как жить вечно, даже те умники в Эдинбурге. Сержант подумал об оставшейся в Данди жене и о своей женщине в лагере, в Наулнии. За ним числилось немало грехов, и сержант пожалел, что не прожил жизнь иначе – тогда и на встречу с Господом не пришлось бы идти с нечистой совестью, – но раскаиваться было поздно, и он лишь покрепче сжал рукоять алебарды и загнал поглубже страх, твердо настроившись умереть как подобает мужчине и прихватить с собой хотя бы парочку для компании.