Шарп говорил как пьяный и чувствовал себя соответственно, но при этом был абсолютно трезв и спокоен. Спокоен как камень, лежавший поблизости на притихшем вдруг после сражения поле. Солнце опускалось на западе. Близился вечер, но сумерки еще не наступили, и времени у желающих довести сражение до конца оставалось вполне достаточно. Шарп не знал, доведется ли ему еще повоевать, потому что он потерял все: временную должность генеральского ординарца, свою неказистую лошаденку и мушкет. Все, что осталось, это чужая выщербленная сабля.

– Вообще-то, это вранье, – признался сержант молчаливому индийцу. – Ну, что он мне нравится. Это я хотел ему понравиться. Понимаешь, в чем разница? Думал, если понравлюсь, меня сразу произведут в офицеры. Размечтался, да? Как же, открывай рот шире. Не про меня, приятель, такая честь. Пора назад, в пехоту.

Он подошел к мертвому арабу, отрезал край рубахи и, свернув его в подушечку, приложил к оставленной тулваром ране на левом плече. Кость не пострадала, крови было немного, а потому сержант решил, что рана пустяковая. Да и руке она не мешала. Закончив, Шарп отшвырнул затупившуюся саблю, нашел брошенный маратхом мушкет, прихватил патронную сумку, снял с ремня убитого штык и отправился туда, где еще можно было кого-то убить.

* * *

На то, чтобы сформировать новый боевой порядок, понадобилось полчаса. Пять батальонов, прошедших через неприятельскую канонаду и обративших в бегство правый фланг Полмана, выстроились теперь лицом к северу, к новым позициям маратхов, начинавшимся слева от глинобитной стены Ассайе и тянувшимся вдоль южного берега реки Джуа. В распоряжении Полмана остались еще сорок орудий и восемь тысяч пехоты, а за самодельными укреплениями деревни укрывалась несметная кавалерия и двадцать тысяч пехоты раджи Берара. Пехота Уэлсли насчитывала не более четырех тысяч, артиллерия состояла их двух легких пушек, а кавалеристов едва набиралось шесть сотен, причем все они еле держались в седле от усталости. Нечего и говорить, что лошади устали не меньше.

– Мы их остановим! – взывал к своим людям Полман. – Сначала остановим, а потом разгромим! Остановим и разгромим!

С начала сражения ганноверец не слезал с седла и оставался в том же роскошном шелковом мундире. Он мечтал о том, как проедет на слоне по усыпанному телами неприятельских солдат полю между грудами захваченных орудий, а вместо этого приходилось призывать армию стоять до последнего.

– Остановим и разгромим! – прокричал полковник. – Остановим и разобьем!

За спиной его людей текла река Джуа, а впереди лежали исковерканные битвой поля и луга.