После горячего душа я в банном халате устроился за столом и занялся просмотром почты. В основном это были восторженные девичьи письма, много писем от детей, от фронтовиков. Один обижался, что я не пою про них, про простую пехоту. Под его просьбой написать песню про обычных трудяг войны подписалась вся рота. Глядя на разные закорючки, я думал, что у каждого бойца своя судьба, свое предназначение. Кто-то погибнет, а кто-то водрузит Красное знамя над Рейхстагом. Писали школьники, комсомольцы. Было и от моей пионерской дружины. Я с ними и так связь не терял, отвечал на все, что приходило. Получил от них даже подарок к 23 февраля. Перчатки.

— Сева, тебя к телефону. Игорь звонит, — отвлекла меня Глафира Ивановна.

— Ох, заработался, — устало улыбнулся ей, вставая из-за стола.

— Может, кровать расстелить?

— Попозже маленько, — ответил я и взял лежавшую на тумбочке трубку телефона.

— Игорь, привет!

Быков сам попросил называть его по имени, несмотря на пятнадцатилетнюю разницу в возрасте.

— А пропажа объявилась наконец. Ты что обещал, помнишь?

— Конечно. Завтра с утра у вас как штык. Кстати, сколько мелодий по нотам выучили?

— Восемь, было время для тренировок. Не забывай, у нас всего пятнадцать дней для шлифовки и записи, так что будем работать по полной.

— Верю. Значит, до завтра?

— Да. Ждем в восемь утра, готовься, работать будем до позднего вечера.

— Кто бы сомневался. Я не против, ты же знаешь.

— Знаю. Ну все, пока. Завтра мы тебя ждем.

— Ладно, до завтра.

— Пока.

Повесив трубку, я ошарашенно покачал головой:

— Это же восемь мелодий заучили! Ну парни! Ну молодцы! — заглянув на кухню, где кашеварила Глафира Ивановна, попросил разбудить завтра в семь утра и отправился спать.

Так начались мои трудовые будни на музыкальном поприще. На все про все ушло у нас одиннадцать дней, а не пятнадцать, как предвещал Игорь. Семь из записанных песен уже крутились по радио, одну я попридержал. Завтра у меня выступление, там я ее и запущу в эфир. Договоренность с редактором уже есть, песня привела его в восторг. Кроме того, четыре из восьми я спел ещё и на французском — слова вполне подходили. А у остальных нет — французы однозначно не поймут, менталитет не тот.