Он так и умер, сидя в окружении детишек и поглаживая по головке маленькую Синичку, дочку Хвата и одной из его жен. В какой-то момент Хатак замолк, словно задумавшись, последнее время с ним такое часто случалось, рука его безвольно соскользнула… Дети, дисциплинированно ждали продолжения, но пауза всё длилась и длилась, пока Синичка не подергала Хатака за бороду и не спросила.

— Деда, а, деда-а, а дальше?

Тогда и Амазонка, "дежурившая на записи" поняла, что это не просто задумчивость…

Когда я прибежал, то увидел, как сквозь толпу, к Хатаку, спешила або Светлый Ручей. Как приблизилась к нему на подгибающихся ногах, как провела дрожащей рукой по белым, словно снег волосам, по морщинимому лицу… как упала ему на грудь и тихо заплакала. Тяжелое зрелище.

Мы все знали, что рано или поздно это случится. Знали и ждали. Знал это и сам Хатак. Он совсем не страшился этого, часто, в наших долгих разговорах, всё больше о духовном, о том, что там, за гранью, он повторял — "О чём мне жалеть? Я прожил самую длинную и интересную жизнь! Я встретил тебя, своего друга, показавшего мне небывалое. Я обрёл свою женщину! Я стоял у истоков зарождения великого, я это точно знаю, народа Русов! О чём мне жалеть? Если только о сыне? Но я надеюсь, что он ждёт меня, сидя у костра в Землях Вечной Охоты, рядом с Сильвером и Викой, с Сарычем, а может быть и Чёрным Лисом! Ведь так может быть?" — спрашивал он меня.

— Конечно — отвечал я ему — Ты же знаешь, мой старый друг, чудеса случаются даже в этом мире! А в том и тем более!

— Да, да — кивал головой Хатак — мой сын обязательно будет там. Когда-нибудь и ты придёшь к нам. Но, это будет очень нескоро, да! Ты не спеши! У тебя много дел и тут, а мы подождём! Да, подождём…

Вот такие разговоры.

В усыпальнице теперь стоит ещё одна урна строгих и чётких линий. "Здесь покоиться прах Хатака. Путешественника, философа и воина. Великого Сказочника. Настоящего мужчины и моего друга. Покойся с миром… и до встречи."

Я сам написал эту эпитафию. Або Светлый Ручей часто бывает тут. Сидит, смотрит куда-то в пространство, иногда беззвучно шевелит губами. Потом очнётся, встанет и снова спешит заняться своими многочисленными делами и учениками. Она и живёт сейчас ради них, ради учеников и учениц. Ради будущего племени…

Глядя на неё, я осознаю, пронзительно и чётко, как можно быть одиноким среди уважающих, почитающих и даже любящих тебя сердец. Её называют — уважаемая, её называют — Великая Видящая, учительница, або Светлый Ручей, даже бабушка! Но нет уже рядом, того единственного, кто только и мог называть её — Мой Ручеёк.