— Ну?

— Вот тебе и ну. Когда великое посольство отправилось по заморским странам, царь Петр Алексеевич поехал вперед, а чтобы никто его не узнал, велел называть себя Петром Михайловым. Конечно, никого он не обманул, все правители об этом знали, но делали вид что верят.

— Так это и был царь? — По-моему, я впервые за все время увидел вселенское горе на красивом личике Катерины.

— Он и есть. Надоедает ему иногда чинопочитание, вот он и развлекается таким образом. На ассамблеях всех заставляет себя гером Питером звать, чтобы не привечали особо.

— Ну, да. — Встрепенулась девушка. — Все его так и звали, «гер Питер».

— Эх, не думал я, что это так рано произойдет. Но произошло, а раз так, то мне надо будет тебе много чего рассказать, так что пошли в беседку, стоя такое тебе слышать противопоказано.

Следующие часа три я старательно, по пунктам, впихивал в эту ветреную красивую голову весь расклад внутриполитической жизни Руси. Глаза девушки с каждым часом становились все круглее и круглее, как бы не настала пора озаботиться ее душевным здоровьем.

— И ты продолжаешь всех уверять, что остался дураком?

— Тссс. — Зашипел я. — Если хочешь жить долго и счастливо, никогда и никому, даже во сне, не рассказывай о том, что сейчас услышала. Помни, правит тот, кто знает, а кто не знает вечно бредет в потемках туда, куда его ведут.

— А она красивая?

— Кто? — Не понял я.

— Эта Анна Монс?

И чего я здесь столько времени распинался?

— Причем здесь Анна? Это первое настоящее увлечение Петра, и он будет помнить об этом долго, но разлад в их отношениях неизбежен. Ты только помни, что все мужи по природе своей козлы. Э… Нет, последнее зря сказал, это не слушай…, но помни.

Ну, вот. Вроде улыбка снова тронула ее лицо.

Поговорить дальше нам не дали — сказали, девушку хозяин зовет, а мне еще так много хотелось ей сказать, но и так хорошо. Если все пойдет, как мне думается, то можно надеяться на взаимные чувства Катерины и Петра, сироты друг к другу тянутся, а тогда не будет на Руси Марты Скавронской, и Меньшиков по большей части обломится, то дорогого стоит.

Не прошло и часа, как меня тоже выдернули в хозяйский дом.

Петр сидел за столом, пил вино из золоченой кружки и слушал болтовню Франца Лефорта. Стоило мне зайти, как Франц кивком обратил внимание царя на меня.

— Это тебя Васькой-дураком кличут? — Спросил Петр, внимательно рассматривая, представшее перед ним седьмое чудо света.

— Васькой кличут, Государь, — отвечаю я, кланяясь, — а дураком уж год как не зовут.