– Ладно-ладно, Майки! Не кипятись… – У Волка мгновенно сменился тон. – Я все понимаю. Да, она баба, обуза и все такое. Но пойми и ты. Выхода другого не было. Изабель чудом ушла от ищеек, и деваться ей было некуда. К тому же она не создаст нам проблем. Девка железная, и голова у нее на месте. Любому мужику фору даст. Жалоб от нее ты не дождешься.

– Ты сказал – я услышал.

– Вот и отлично! – широко улыбнулся Степлтон и собрался уходить. Сделав пару шагов, он неожиданно развернулся и подмигнул мне. – Майки, а ты знаешь, сколько дают за твою голову?

– Знаю.

– Прям завидно. – Волк расхохотался. – За меня – всего тысячу.

Я не стал ему отвечать и обвел глазами наше убежище. Оле и Свен кормят с ложечки пленников, американец сдвинул в углу два топчана и принялся ладить вокруг них ширму из куска брезента, Изабель хлопочет возле плиты, а Ян на посту. Топор отправился к выходу из катакомб, как выразился: «Понюхать, чем там пахнет», а Шмайссер? А вот и он, сидит с несчастным видом и чешет пузо своему коту по кличке Адольф.

– Герр Шмайссер, идем потолкуем? – Я прихватил пару табуреток, фонарь и подошел к нему.

Оружейник выудил из своего рюкзака бутылку темного стекла с маленьким кожаным сундучком и страдальчески выдохнул:

– Идем…

Далеко не отходили, уже за поворотом я поставил табурет и показал на него рукой:

– Присаживайтесь, Вилли.

Оружейник горестно вздохнул и тряхнул бутылкой.

– Видите, Михаэль? Арманьяк «Тенарез» тысяча восемьсот восьмидесятого года. Берег как зеницу ока… А теперь… – Он махнул рукой, выудил из кармана деревянный круглый цилиндрик и сунул его мне, а сам стал доставать изящные хрустальные бокалы из чемоданчика. – Держите. Это «Гурка», кубинские. Страшная редкость. Но они лучше всего оттенят вкус этого благородного напитка.

– К чему такое упадническое настроение, Вилли? – Я открыл футляр, достал темно-коричневую, почти черную сигару и с наслаждением втянул в себя терпкий запах.

Оружейник ловко открыл бутылку и бережно разлил арманьяк по бокалам.

– Пусть постоит, он должен немного отдохнуть. О чем это вы? Ах да… А что мне теперь – плясать? Вы знаете, сколько лет я строил свое дело? Имя Шмайссера было известно во всей Африке. Нет такого товара, который бы я не мог достать. Любое оружие… – Германец горестно махнул рукой. – А теперь? Связи разорваны, склады опечатаны, помощники арестованы, имя опозорено… Я считаю этот город своей родиной. Здесь я женился и здесь родились мои дети, а сейчас… все рухнуло. Берите, уже можно…

– Вилли, – я взял бокал с янтарно-рубиновой жидкостью, – если не секрет: а зачем вы согласились помогать нам?