— Вот тут я вам, дорогой доктор, помочь не в силах. Плохо запоминаю имена, знаете ли. Немец какой-то или австриец. Я на немецком языке читал…

Гриценко коротко поклонился, что можно было принять и за благодарность, и за завершение разговора. И отошел к столу, куда Апанас перенес его саквояж. «Поразительно, — шептал окружной врач. — Поразительно. Невероятно, но это все объясняет…» Думаю, начнись в тот миг залповая стрельба за окнами, он и бровью бы не повел. А я вдруг подумал, что вовсе забыл о медицине для своей экспедиции.

К какому-то конкретному решению прийти не успел. Едва врач оставил меня в покое, ко мне двинулись Тецков с Корниловым. И если купец, похоже, был искренне счастлив, что я остался жив, то казак не был наверняка уверен, что останется жив он сам.

— Ваше превосходительство! — прогудел Тецков. — Не высказать, как я счастлив…

— Вот и молчите, Дмитрий Иванович, — нахально перебил я его. — С понедельника наймите людей, пусть на окна первого этажа поставят кованые решетки. Вам ясно?

Владелец заводов и пароходов понятливо боднул лобастой головой.

— Отлично. Вы, Иван Яковлевич… — На сотника было жалко смотреть. — Впредь потрудитесь распределять конвой таким образом, чтоб держать под контролем все возможные пути проникновения. Я ясно выразил свою мысль или нужно поручить это кому-либо другому?

— Ясно, ваше превосходительство. Такого больше не повторится. Жизнью ручаюсь.

— Хорошо. У вас есть еще один шанс. На сегодня вы свободны.

На щеках хорунжего выступили первые проблески румянца. Щелкнув каблуками, казак торопливо вышел. По-моему, кое-кому из расслабившихся у меня за спиной казачков сейчас не поздоровится. Тецков тоже не стал больше мне докучать. Вышел из номера. Может быть, и не так споро, как Корнилов, но не менее целеустремленно.

— Это правда, ваше превосходительство? — тихонько поинтересовался Варежка, успевший к тому времени усесться на табурет возле моего изголовья.

— Ты о чем, Ириней?

— О малюсеньких зверьках, что болезни в наше тело вносят.

— Совершеннейшая правда.

— Чудны дела твои, Господи. И что же, Герман Густавович, они и вправду хлебного вина побаиваются?

— Спирта. Не вина. И то, только если рану обработать или руки протереть. А вот пить его вредно. От частого его внутрь употребления как раз другие болезни появляются… Ладно. О микробах в другой раз поговорим. Сказывай, что там?

Варежка наклонился совсем низко к моему уху и прошептал:

— Их трое было. Мы труп у окна подобрали да увезли покудова. В тюремном замке в лазарете положили.

— Труп?

— Вы из револьверта своего с одного выстрела ему в лоб. Пришлось лицо умывать. Насилу опознать смогли.