Там же, где застолье, непременно завязывается душевная беседа. Без нее, родимой, никак нельзя. Чай, не нехристи какие — мед молчком хлебать. Да и когда еще всласть наговориться можно, как не теперь, ведь дело-то уже сделано.

О чем беседа? Да о разном. Где был, что диковинного видел, какие чудные звери тебе в заморских краях встречались. К тому же новостей теперь и в самом Киеве в избытке.

— Слыхал, поди, что наш новый митрополит в Никею на поставление укатил? Ах, ну да, ты же латинянин, у тебя папа. А что, он так и грызется с королями вашими? — любопытствовал степенный Гордей Аверкич.

— Ныне, благодаренье богу, замирье у него со всеми, — солидно отвечал почтенный Петер из Любека. — Скажу больше. У Гонория III так все ладно с молодым Фридрихом, что не далее как полтора года назад он самолично возложил императорские короны на него самого и на его супругу.

— Что-то я не пойму тебя, Петро, — нахмурил брови купец. — Ты же мне о Фридрикусе своем еще пять лет назад сказывал, когда ко мне в Переяславль-Залесский самолично за медами приезжал. И тоже говорил о позапрошлом лете. Как же так?

— Тогда его избрали, — пояснил Петер. — Оно и впрямь шесть лет назад было, в граде Ахене. Ныне же его короновал сам папа.[139]

— А чего же ваш папа так долго ждал? — не понял Гордей. — Непорядок. Я так мыслю, что когда у нас в Киеве царя изберут, то новый митрополит сразу и венец ему на голову водрузит. Хотя постой. Может, папа ваш осерчал на Фридрикуса за то, что он, по слухам… — купец опасливо оглянулся по сторонам и продолжил шепотом: — большой озорник и несет иной раз и вовсе непотребное, а? Говорили мне торговые люди, приехавшие из твоих мест, что он и о божественном иной раз себе такие речи дозволяет,[140] что хоть стой, хоть падай.

— Слухи, почтеннейший Гордей Аверкич, они и есть слухи, — невозмутимо пожал плечами его собеседник, хотя впрямую ничего отрицать не стал, заметил уклончиво: — Кто знает, что в них истина, а что — напраслина. Взять, к примеру, вашего князя Константина. Помнишь, как ты мне шептал, сидя на этом же самом месте, будто он пособник дьявола и даже имеет на своем челе печать, которую ему поставил сатана. А ныне выяснилось, что он добропорядочный христианин, достойный всяческого уважения за свое горячее желание объединить обе наши церкви в единое целое.

— Это как же так? — вытаращил глаза переяславский купец. — Как же в одно, когда у вас — папа, а у нас — митрополит? Ну-ка, Петро, растолкуй!

— Да никуда ваш митрополит не денется, — успокаивающе замахал руками его собеседник. — Просто если раньше его утверждал в своем чине константинопольский патриарх, который сейчас сидит в Никее, то теперь он будет назначаться святым престолом. Ты только представь себе, как будет славно, когда мы с тобой вместе будем дружно ходить в один и тот же костел. Правда, такое случится лишь тогда, когда у Константина станет очень много власти. То есть для начала надо, чтобы его избрали в цари, а уж потом…