– Да наплевать мне, трус он или нет! Тяжёлая польская конница, нанятые ими отряды прекрасной немецкой пехоты, их собственная недурная лёгкая конница – все выдвигаются на помощь Габсбургам. Ты слышал, идут сюда!

– Собираются идти, монсеньор, пока только собираются. Но не соберутся. Я подстраховался. Им будет не до нас.

– Да? – голос кардинала просто сочился сарказмом и недоверием. – И кто же им помешает? Опять какие-то мифические храбрецы, на поверку оказывающиеся трусами?

– Казаки не трусы, монсеньор. Трусы не осмелились бы объявить фактически войну могучей Оттоманской империи, захватив её крепость и поддерживая бунт её вассала. Должен признаться, их уход от столкновения с поляками меня удивляет и настораживает. Что-то здесь не то. Но панские отряды не пойдут в Европу по очень важной для них причине. Из Крыма вырвались воевавшие с ханом буджакские татары. Им уже заплачено за нашествие на Украину, где расположены имения магнатов, рвущихся туда, куда их не приглашали, в Европу. К нашествию, почти наверняка, присоединятся кочующие на Правобережье Днепра ногаи. Панские отряды вот-вот повернут на защиту собственного имущества, монсеньор.

– А этих татар поляки плётками не разгонят? Без всякой тяжёлой конницы.

– В нашествии будут принимать участие, по моим сведениям, более десяти тысяч всадников. Лоб в лоб они против поляков не выстоят, да только попробуй их поймай, заставь сражаться лоб в лоб. У магнатов будет чем заняться всё это лето.

Кардинал задумался. Число предполагаемых врагов поляков произвело на него впечатление. Ни в какой поход, пока не ликвидируют угрозу своей собственности, магнаты не пойдут. Это ясно. А смиренный брат Пётр продолжал своё психологическое наступление:

– Монсеньор, неужели ваше новое приобретение – это настоящий Леонардо?

– Ты можешь себе представить на стенке у меня копию?

– Простите, монсеньор, не подумал. Увидел, глазам своим не поверил. Тогда там, рядом, Тициан?

– Однако, вижу, ты осведомлён не только в интригах. Да, действительно Тициан. С моей точки зрения, одна из лучших его вещей зрелого периода. Сколько мне за них пришлось выложить, до сих пор плохо становится, когда вспомню.

– Не сомневаюсь, что такие произведения искусства стоят любых денег.

Кардинал с явным сожалением оторвал взгляд от картин и перевёл его на собеседника.

– Смотри, если и сейчас твоя задумка сорвётся, пожалеешь, что родился.

– Не сомневайтесь, монсеньор, не сорвётся.

– На иезуита, сорвавшего твой план, не обижаешься?

– Что толку дуться на дурака. Но, пожалуй, лучше бы его оттуда убрать. А то сотворит опять от избытка рвения какую-то глупость сдуру.