В последнее время он очень много думал о происходящем вокруг. Особенно много мыслей появилось после того, как они похоронили вместе с колчаковцами жителей в той страшной деревне. Практически каждую ночь ему снились мертвые дети и сожженные избы. Иногда во сне с ним разговаривал дед из Малой Бартымки. Он говорил всегда непонятно, Андрей никогда не слышал его слов, сколько ни пытался разобрать. Горшков обычно вскидывался в холодном поту, после того как дед в его сне обреченно махал рукой и совершенно четко произносил: «Не слышишь ты меня, Андрюша (Взмах руки). Порядку у вас нет, а должон быть! Бьете друг друга без жалости. Зачем бьете? Вторую Смуту устроили. Сеять и детей ростить когда будете?»

Размышляя о словах повесившегося старика, Андрей припомнил, как их полк отвели на переформирование в Кунгур. Его как раз назначили командиром батальона. Предыдущего убили. Полк пополнили, выдали зимнее обмундирование, солдаты поели вдосталь, сходили в баню. Перед тем как их опять отправили на фронт, был митинг. Выступали многие и говорили тоже о многом. Больше всего Горшкову запомнилось выступление товарища Троцкого, который как раз в это время прибыл с инспекцией в Кунгур. Троцкий говорил недолго, но некоторые его слова запомнились многим. Он показал в сторону Екатеринбурга рукой и сказал: «Там те, кто морил голодом вас и ваших детей. Чем быстрее мы их разобьем, тем скорее дети перестанут пухнуть по весне от голода и умирать от недоедания. Пора сеять хлеб и строить будущее. Уничтожим тех, кто стоит у нас на пути, и наведем порядок в нашей стране!».

Люди тогда говорили, что прав Председатель Реввоенсовета, очень многие с ним согласились, и Андрей тоже. Потом тот злополучный последний бой и плен.

Уже утром поезд ощутимо замедлил ход, и сквозь щели вагона стало видно, что эшелон двигается к окраине какого-то города.

— Это Екатеринбург, — произнес кто-то. — Мимо Верх-Исетского пруда проезжаем.

Через некоторое время поезд остановился. Сначала ничего не происходило, только снаружи слышался гул толпы. Внезапно он начал нарастать.

Дверь вагона открылась, и люди снаружи заорали во всю мочь.

* * *

Селиванов шагал на другой конец перрона, не сильно торопясь, побаливала нога. Он подошел к толпе как раз в тот момент, когда из вагона выпрыгнул последний человек.

Спины людей маячили перед глазами, поэтому Андрон взобрался на подножку ближайшего вагона, откуда стало видно происходящее. «Пленные?!» — удивился он про себя. Рыжий не понимал, зачем их сюда притащили? Расстрелять можно где угодно. В том, что это большевики, Андрон перестал сомневаться, увидев среди них нескольких матросов. Людей из вагона строили по четыре человека в ряд. Это получалось не очень быстро. Пленники замерзли и некоторые из них, спрыгнув с вагона, не держались на ногах и падали. Красноармейцев поднимали свои же товарищи. По бокам находился конвой — солдаты с винтовками и конные казаки, который пытался отогреть большевиков с помощью зуботычин, прикладов и нагаек. Один из казачков подъехал на коне к вагону, заглянул в него и, видимо, удостоверившись, что внутри никого нет, махнул рукой. После этого дверь вагона с грохотом закрылась. Некоторые пленные с испугом обернулись на этот звук. Они выглядели, как люди, только что потерявшие последнее прибежище.