Удачный выпад угодил поручику в правую руку, в предплечье… туда, куда и надо было, Денис не хотел ни убивать, ни тяжело ранить.

На рукаве доломана выступила кровь. Покривив тонкие губы, Венькин ловко перебросил саблю в левую руку. То же самое сделал и Денис — пусть силы буду равными. Дуэль так дуэль, все по чести.

Закусив губу, Венькин злобно зыркнул вокруг и бросился в атаку. Уже чувствовалось — из последних сил, уже не хватало ярости, и капала на траву темно-красная кровушка. Лицо поручика сделалось бледным, холеные тонкие усики задрожали… бессильно взмахнув саблей, Венькин вдруг оступился, упал, и выпавшая из ослабевшей руки сабля полетела в заросли таволги, да там и упокоилась, лишь эфес торчал, серебрился.

— Ну, все, все, господа. Кончайте!

Секундант — верный Бурцов, гуляка и рубаха-парень — подойдя сзади, похлопал Дениса по плечу:

— Кончай, кончай, ротмистр. Угомонись, хватит уже. Говорю, хватит, Васильич!

— Да я-то что? — пожав плечами, Денис искоса посмотрел на соперника. Тот уже поднялся на ноги, пошатываясь, поискал глазами саблю…

Тут подошли и другие секунданты — в синих, с белыми шнурами, доломанах и ментиках.

— Все, завязывай, парни! Венькин! Ты не слышал, что ли? Садись, перевязываться будем… Серега, давай бинты.

Разгоняя утренний мерцающе-белый туман, поднималось за деревьями солнце. Первые лучи его золотили листву высоких буков и лип, сияли на стволах молодых, выросших на самой опушке березок. Неширокая тропка, вырываясь из леса, взбиралась на холм, вилась по цветочному лугу. Ромашки, васильки, колокольчики. Анютины глазки. И еще какие-то мелкие желтые цветки — во множестве, словно солнышко вдруг наземь упало, разбилось, рассыпалось на тысячу осколков-цветов.

В светло-синем утреннем небе проносились разноцветные бабочки, пролетали над самой травой прозрачнокрылые стрекозы. А птицы! Как пели птицы! Рядом, в малиннике, соловей та-ак заливался! Аж душа сворачивалась, право слово.

— Это не соловей, Денис. Это малиновка.

— Да что ты, Бурцов, дружище?! Что я, соловья от малиновки не отличу? Мы ж с братом все детство — в имении, в деревне. Под Москвою, потом в Грушевке…

— О Грушевке твоей мы, однако, слышали. Ладно — пусть соловей.

Бурцов рассмеялся, залихватски закинув за плечо ментик, и, глянув на приятелей-секундантов, прищурил глаза:

— Однако что в полку говорить будем?

— А ничего не надобно говорить, господа мои, — Венькин, уже перевязанный, встал, опираясь на толстый ствол росшего рядом дуба. — Бумаги о моем переводе пришли. Просто скажите — уехал. А пирушку прощальную не устроил… потому как друзей в полку не завел.