Весь день прошёл в томительном ожидании. Как и обещал Лотман, он выпустил из городка три партии опытных лесовиков-охотников, дабы те добрались до какого-либо ангарского городка или путевой станции. Но, чего боялся Карпинский, произошло - все три партии были перехвачены и частью пленены, а остальным позволили вернуться в Новоангарск. Итак, ангарцы оказались обложены со всех сторон. Следующий шаг был за противной стороной и ждать его пришлось долгонько.

Уже давно стемнело и был роздан немного урезанный ужин, как со стороны Енисейской дороги появились огни факелов. Там дорога поднималась с прибрежной низины, именно там, на луговине и летних выпасах, стоял перевалочный лагерь пришедших со стороны Енисейска, как сообщали вернувшиеся охотники. Огни подступали всё ближе, вытягиваясь, словно гигантская гусеница и это было по-настоящему красивое зрелище. Они мерно покачивались и постепенно приближались к городку, но то и дело часть огней откалывались и забирая влево или вправо от дороги, исчезали среди черноты леса. Снова звон металла огласил ангарский городок, заставив всех годных к бою мужчин занять заранее оговоренные места на стенах, башнях и крышах. Наконец зажгли прожектор и осветили незваных гостей. У многих вырвался возглас удивления - противника было немало. Под тысячу человек, а то и более. Не разобрать. Позади воинства двигался большой оленный обоз. Виднелись десятки повозок, саней и волокуш.

- Переговорщики! - прозвучал вдруг голос с башенки.

От колонны, остановившейся на расстоянии полёта пули, отделилась группа всадников, передние из которых несли несколько факелов. На полпути к воротам огненосцы остановились и, всадив в снег равномерным квадратом четыре чадящих факела на длинных шестах, на рысях ушли прочь к остановившейся колонне.

- Не высовываться! - зло прокричал Лотман, видя как его люди, словно птенцы, принялись выглядывать из-за укрытий, пытаясь рассмотреть верховых, приближающихся к освещённому огнями месту.

Сам он, однако, в щемящей тишине вглядывался в парламентёров ещё с минуту, после чего решительно направился вниз.

- Коня!

Новая Мангазея, Северная Америка. 1676

Середина апреля, 1674

Северная Америка. Новая Испания, Мехико.

Над пустынной площадью висело жаркое марево. Солнце палило немилосердно, заставляя редких прохожих жаться к тому краю узких улочек, расходящихся от площади, где оно не доставало их своими жаркими лучами. Два кудлатых пса, высунув алые языки, расположились под опустевшей повозкой, что стояла у торговой лавки, и лениво провожали взглядами каждого проходящего мимо человека. Они явно недоумевали, наблюдая за людьми, которые сами заставляют себя бродить в таком пекле. А вот площадь решила пересечь и целая процессия - с десяток индейцев тащили на спинах вязанки тростника под строгим надзором потного монаха-испанца, шаркавшего сандалиями по утоптанной до каменной твёрдости земле. Где-то вдали бухнул церковный колокол, монах остановился, осенив себя крестным знамением - ныне уж не праздничная круговерть погрязших в язычестве индейцев, а божья благодать царили в бывшей ацтекской столице - Теночтитлане. Теперь здесь Мехико, во славу Божью, столица окрестных испанских владений, думал он. А индейцы, успешными стараниями слуг Христовых, приобщаются к таинствам христианского учения, спасая тем самым свои заблудшие души, да радуя этим его - Мигеля, ничтожного слугу Христа. Отерев лысину, служитель церкви прикрикнул на недавних хозяев этой земли - их нагоняла группа конных воинов. Индейцы отшатнулись к стене ближнего дома, с испугом посматривая на усталых и запылённых верховых, возглавляемых хмурым молодым офицером. Мимо носильщиков проехали с десяток солдат, один из которых не отказал себе в удовольствии вытянуть плёткой вдоль спины зазевавшегося ацтека, отчего тот, жалобно вскрикнув, рухнул на пыльную землю. Старший среди всадников неодобрительно взглянул на воина, не сказав, впрочем, ему ни слова и направил поводья в сторону окованных железом ворот дворца, возвышавшегося над площадью. Последний всадник, отличавшийся от остальных не только отсутствием оружия и доспехов, но и внешним видом, покачав головой, с усмешкой что-то сказал офицеру, отчего тот лишь сурово сдвинул брови и отвернулся. Монах заметил, что руки странного седока были связаны за спиной.