Аш наблюдала за ним, сгибая и разгибая пульсирующие от боли пальцы.

И наконец, кто-то — не из ее людей, из визиготов — хрипло засмеялся.

Фернандо дель Гиз по-прежнему неподвижно стоял перед ней. Она смотрела ему в лицо. Как острой сталью, ее пронзило что-то похожее на жалость — если жалость может иссушать и сжигать, как ненависть; если становишься абсолютно неспособным вынести позор и боль другого человека.

Аш вздрогнула, приложила пальцы к волосам, нагретым лучами солнца, ощутила швы на коже, сшитые колючими жилами и все еще выступающие на поверхности головы, и почувствовала на своей коже его запах.

— Боже мой!.. — У нее задрожало все внутри. Слезы хлынули из-под век, она заморгала от негодования и, откинув голову назад, объявила: — Эвен! Томас! Годфри! Уезжаем!

Каблуки Аш застучали по каменным плитам. Офицеры с обеих сторон от нее приноравливали свои шаги к ее бегу; она мчалась мимо мелькнувшего лица Санчо Лебрии, его людей, не обратила внимания на Ягненка; промчалась через окованные железом дубовые двери, не оглядываясь, не посмотрев, какое могло быть выражение лица Фернандо дель Гиза.

Мчась без определенного направления, Аш мимо своих людей вылетела из герцогского дворца в город; не глядя по сторонам, она проталкивалась сквозь толпу. Сзади ее окликнул чей-то голос. Но она и его не заметила, отвернулась, взлетела по каменной лестнице на открытую площадку и оказалась на массивной каменной стене Дижона, под ней лежали улочки города.

Она остановилась, запыхавшись, высоко над запруженными людьми и лошадьми улицами; по всегдашней привычке рассеянно оценила прочность стен. Отставшие от нее офицеры где-то позади стучали каблуками, взбегая по ступеням.

Дерьмо!

Она присела на бойницу, освещаемая послеполуденным солнцем. Очень далеко внизу, по обе стороны от пыльной белой дороги, ведущей в город, на полях работали крошечные фигурки. Мужчины в рубашках, в закатанных до колен драных рейтузах, связывали снопы бело-золотой пшеницы и, поднимая, грузили их на бычьи повозки. Теперь, по мере того как спадала убийственная жара, они стали двигаться быстрее…

— Дитя! — к ней подбежал запыхавшийся Годфри Максимиллиан. — Ты как, в порядке?

— Вот сукин сын трусливый! — Ее тело содрогалось от сильного сердцебиения, даже руки покалывало. — Долбанные визиготы — и меня передадут этим?

Томас Рочестер, раскрасневшийся от жары, сказал:

— Командир, уймись, ради Бога!

— В такую жару так носиться, — добавил Эвен Хью, отстегивая шлем и залезая на бойницу, где дул свежий ветер, чтобы оглядеть кажущиеся бесконечными ряды палаток бургундской армии, стоявшей под городскими стенами. — У нас хватает забот и кроме того парня, верно?