Аш вновь обрела дыхание и сообразила сказать:

— На данный момент он устроил бы меня здесь, на земле! Если увидите его, передайте, что он нужен командиру сейчас; а тем временем готовьтесь прочитать мессу.

Она шла дальше к командирской палатке, всего один раз остановившись по пути: сказать пару слов Джону де Виру и пришедшему с визитом Оливье де Ла Маршу, он как раз беседовал в свое удовольствие с английским графом; и вот уже она стоит под вымпелом Льва Лазоревого перед своей палаткой и приглашает своих офицеров перейти на открытую площадку.

Спотыкаясь, они выбрались из палатки под яркое солнце Бургундии: у Герена развязаны шнурки одежды, рейтузы закатаны до бедер; Роберт Ансельм в доспехе нагрудном и наспинном; Анжелотти в белом шелковом камзоле, — Аш, искренне изумившись, пробормотала: «белый!», «шелк!» и отметила, что ее главный пушкарь переодет во все чистое; и Джоселин ван Мандер, от солнца прикрывший глаза капюшоном.

Она подняла руку. Эвен Хью приложил горн к губам и сыграл сигнал всеобщего сбора. Она не очень удивилась, что все быстро сбежались и заполнили до отказа открытую площадку в центре лагеря, а кто не поместился — столпились на противопожарных полосах между палатками. Ей пришло в голову: «Иногда слухи о моих намерениях расходятся в народе до того, как я задумаю их…»

С перевернутой бочки, стоявшей под вымпелом отряда Лев Лазоревый, Аш согнала квохчущую курицу и легко вспрыгнула на бочку. Уперлась руками в бока. Из-за полного безветрия синий с золотом вымпел висел неподвижно, сложившись складками: «Ну что же, все сразу не бывает!» — подумала она и обвела глазами толпу, задерживая взгляд на отдельных лицах, которые в ответ улыбались ей.

— Господа, — она бросила только одно слово, чтобы они затихли и были готовы слушать ее. — Господа — я обращаюсь ко всем, — вам будет приятно узнать, что мы снова идем на войну.

Ее слова были встречены глухим рокотом удовольствия, но отчасти и тревожными воплями (некоторые были по-настоящему обеспокоены).

Аш не знала, как меняет ее лицо улыбка, когда она выступает перед своими людьми; не понимала, что ее лицо освещает искренняя радость. В канун битвы выражение ее лица передавало им ее полную (конечно, подсознательную) уверенность, что все будет хорошо.

— Будем воевать с визиготами, — объявила она. — Отчасти потому, что нас устраивает, чтобы у нас тут, в Бургундии, было солнце! В основном потому, что милорд граф Оксфорд нам за это платит. Но главным образом, — и эти слова она особо выделила, — главным образом мы воюем с визиготской шлюхой за возвращение моих, блин, доспехов!