Конечно, история Второй Мировой войны знает случай, когда взвод пехотинцев задержал танковый батальон, но то была пехота сороковых годов, таких, как мы, они ели на завтрак. Происходи Одесская высадка тогда, красные прорвали бы нашу оборону, забросав укрепления трупами. Сейчас по таким правилам не играли даже они.

Стоя возле тех мостов, я думал, что же такое дух армии и из чего он состоит.

В своей статье “Ничтожество” господин Лучников противопоставлял советской идеологии “здоровую” тягу мещанина к хорошей и легкой жизни, добротным вещам и фирменным наклейкам. Признаки этой “здоровой” тяги наблюдал каждый, кто был в Крыму 29 апреля. И эта тяга была тем здоровей, чем выше пост командира. В Аэро-Симфи захватили полторы тысячи человек раненых, которых “не успели” вывезти: вместо них в самолеты грузили мебель, аппаратуру и автомобили.

Рыба гниет с головы. Чтобы твои солдаты могли стоять как панфиловцы, нужно быть Панфиловым — вот и вся военная тайна.

Советские политработники не смогли разыграть даже патриотическую карту, казалось бы, неубиенную: ведь мы — агрессоры, и мы действительно высадились на их земле. Но за десятилетия оголтелой пропаганды слово “Родина” стерлось, обмельчало, сравнялось со всеми остальными словами, которые принято писать на заборах.

Нужно признать, что и в нашей дивизии, и вообще в “форсиз” корпоративный дух превалировал над патриотическим. Мы были корниловцы (марковцы, алексеевцы, дроздовцы), потом — армейцы, и только потом — крымцы. Так повелось еще с Гражданской, эта система имела свои достоинства (мятеж 30 апреля стал возможным только благодаря корпоративному духу) и свои недостатки (крымская армия всегда чувствовала себя отдельной, особенной частью общества, что привело к расколу).

И — здесь мы находились в равном положении — невозможно было разыграть национальную карту: как и форсиз, советские войска были многонациональными.

Вывод: ни идеологические призывы, ни личный пример командиров, ни корпоративное, ни национальное единство — ничто из вышеперечисленного не работало в советских войсках. Поэтому в безумные игры они играть не могли. Обладая более единым духом, мы все время навязывали им свое понимание действительности.

Это сродни оруэлловскому двоемыслию: сражение сводится к тому, что одна армия внушает другой армии неизбежность ее поражения. Звучит так же безумно, как выглядит: отряды шотландских повстанцев громят более многочисленную и лучше вооруженную английскую армию, крестьянская девочка снимает осаду с Орлеана, вчерашний артиллерийский капитан берет Тулон, рота парашютистов парализует и обезвреживает полуторатысячный гарнизон крепости…