Он остановился, перевел дыхание.

– Знаете, – сказал я, – что-то подобное я уже слышал от одного человека.

– Знаю, – кивнул Арсений. – Я даже знаю, кто этот человек. Когда-то мой отец у него учился… жаль, недолго. Акакию Акакиевичу было двадцать пять, когда он бросил преподавание, ушел из киевской панэписты… там случилась история, не имеющая особого отношения к теме нашего разговора… и он пошел в Ученый Сыск на низовую должность, простым писцом… точно пытаясь что-то кому-то доказать… Ладно, проехали. Про искусство ты понял. Оно, искусство, должно как-то, что ли, подогревать жизнь, делать ее ярче… а когда искусство вымерло, жизнь остывает, остывают человеческие души. Но не только искусство. Взять вот науку…

– Ну, – недоверчиво хмыкнул я, – уж с наукой, кажется, все у вас в порядке. Вон какие звучары лепите…

– Да ничего не в порядке! – раздраженно бросил он. – Наука остывает точно так же, как и поэзия. Лучшие силы ума тратятся на изучение свойств Равновесия – чтобы управлять удачей. Все остальное только терпят – и то лишь если от него есть практическая польза, чаще всего в оборонном деле. Математика изучает лишь то, что нужно для исследования линий, все прочие темы объявлены ненужными и закрыты. Науке не интересна природа сама по себе. Мы до сих пор не знаем, что такое звезды и планеты. Астрономия нужна только для составления мореходных таблиц и календаря. Да, медицина наша многого добилась – но только пятьдесят лет назад были открыты мельчайшие живые существа, живущие в каждом из нас, от которых зависит здоровье. Ты, надеюсь, понимаешь, о чем я говорю?

– Ну как же, уж с микробами я на короткой ноге.

– Микробы? У нас их называют «микрозои». Но неважно. Загнивает потихоньку наука о природе, остается лишь наука о Равновесии. Да ведь половина того, до чего додумались наши прикладники, появилась благодаря иношаровым предметам, которые лазняки притаскивают. Что-то не поймут, что-то разберут и смекнут, как устроено… что-то сделают по-своему. Что же касается достижений, плодов… Многим ли они доступны? Повсеместно распространены разве что свет-факелы. А из тысячи рожденных младенцев триста умирают до года. И всех это устраивает. Подумаешь… значит, так линия легла, в другом шаре авось ляжет повыше. Ты вот только что про холопов говорил… Что напрягает…

– Было дело, – признал я. Оторопь моя понемногу проходила, ситуация хоть и продолжала оставаться безумной, но уже становилась в чем-то привычной. Мало, что ли, я лекций слушал и интерес изображал?

Но слушанию лекции, кстати, ничуть не повредит поедание персиков.