Рано утром седьмого сентября армия трудовиков смяла оставленные палладийцами заслоны на восточном участке фронта и начала стремительное наступление вдоль побережья на север, настигая и захватывая обозы…

– У нас еще есть шанс избежать настоящего боя, – сказал Туров, когда все, наконец, замолчали. – Я прошу всех задуматься о том положении, в котором мы оказались…

– По чьей вине? – вскочил Адлерберг.

– Я вам могу назвать фамилию, – пожал плечами Туров, – но что это даст?

– И это будет, конечно, не фамилия Туров?

– Нет. Я не отдавал приказа вводить вас сюда – и не отдавал приказа оставить вас здесь. Единственный человек, обладающий властью отдать эти приказы…

– Миша Меченый, – хмуро закончил Адлерберг. – Это нам ничего не дает.

– А если меня прислонить к стенке – это что-то даст?

– Короче, – сказал Адлерберг. – Свою вину за все произошедшее вы отрицаете?

Это паранойя, подумал Туров. С ними уже ничего не сделать.

– Если за все – то отрицаю. Признаю лишь, что развалил дисциплину в группе и выпустил из рук управление ею. Но я никогда и подумать не мог, что прапорщики и офицеры КГБ за три дня сумеют превратиться в отъявленных махновцев…

Молчат. Съели.

– Оправдывает и вас, и в какой-то степени меня лишь то, что мы оказались в положении совершенно безвыходном. Я прошу сейчас всех спокойно и очень холодно произнести про себя: мы – здесь – застряли – на – годы. Не исключено, что навсегда. Понимаете, что это значит? Мы ведь не сможем все время воевать…

Он сделал паузу. Все ждали.

Дяденька, выведи…

– Я сам пойду парламентером. Может быть, мне удастся объяснить…

Автобус подпрыгнул, и тут же тугой удар близкого разрыва забил уши. Поэтому накатывающиеся плотные цепи солдат в зеленых мундирах он видел, как в немом кино…

Не из чего было сделать белый флаг!

Потом – под танками задрожала земля…